Белый Ягуар - вождь араваков
Шрифт:
— Проиграли? Что это ты так легко опускаешь крылья?
— Мы не сумели доказать им его вину.
— Не узнаю тебя, Арнак! Ты пасуешь перед каким-то сопляком… Нет, дружок, тебя явно подводит зрение, открой глаза — плоховато смотришь!
Моих друзей поразили, видимо, скрытые в этих словах веселые нотки, как поразила чуть раньше и меня самого внезапная перемена в голосе Арасибо. Арнак устремил на меня вопросительный взгляд.
— Ты что-нибудь обнаружил?
— Обнаружил.
И я поделился с ним догадкой, на которую натолкнули меня странные движения пленника и его попытки скрыть под собой бамбуковую трубку. У Арнака вспыхнули глаза, а спустя минуту он теперь уже и сам убедился в верности моих наблюдений.
— Паршивец что-то прячет! — прошептал Арнак, взглянув на меня с удивлением и радостью. — Ян, у тебя опять стал зоркий глаз, и к тебе вернулась прежняя сила! Теперь им нас не обмануть! Об одном тебя прошу: позволь мне самому раскрыть их уловку.
— Конечно, действуй как знаешь!
Арнак коротко посвятил в суть дела Манаури, Вагуру и Арасибо, потом велел поярче разжечь костры и подозвал к пленнику нескольких наиболее уважаемых воинов из нашего рода, а также из числа пришельцев, особенно тех, что больше всего кричали. Все подготовив, он громко и торжественно провозгласил, что глаз ягуара нельзя обмануть. Глаз ягуара раскрыл нам преступные замыслы Карапаны и указал, что Канахоло прячет листья кумаравы.
— Хотите знать где? — спросил он, обводя всех торжествующим взглядом.
— Хотим! — раздались голоса.
— Тогда смотрите!
Арнак подошел к пленнику, схватил его под мышки и рывком поставил на ноги.
— Видите? — воскликнул он, охваченный внезапным гневом.
И все мы увидели: на шнурке, опоясывающем живот юнца, справа висел отрезок бамбука.
— Что у тебя в этой трубке? — рявкнул Арнак.
Теперь это был уже не строптивый, упрямый ученик шамана. Это был жалкий, чуть не до беспамятства перепуганный мальчишка, дрожавший от волнения и страха.
— Что у тебя в бамбуке? — Теперь уже Манаури повторил вопрос резко и повелительно. — Отвечай!
Канахоло забормотал что-то невнятное себе под нос. Все его поведение лишь подтверждало наше предположение: в бамбуке действительно содержалось что-то подозрительное, однако полной уверенности у нас еще не было. Арасибо подскочил к пленнику, сорвал с его пояса бамбук, вынул из него затычку и на глазах у всех вытряхнул содержимое себе на ладонь, забыв в запальчивости о всякой осторожности. Там оказалось несколько смятых листьев.
— Кумарава! — визгливым от волнения голосом выкрикнул хромой, более похожий в этот миг на какого-то злого духа, чем на человека.
Протянув руку к костру, он стал призывать всех подойти и посмотреть самим.
— Кумарава это или не кумарава? — вопрошал он непрестанно, а в горле у него от сдерживаемого волнения что-то хрипело, свистело, булькало.
Он знал — настала минута, которая решит все, которая даст ему возможность свергнуть власть шамана. Торжество, ненависть и бешенство отражались на его исказившемся лице. Словно одержимый, он хрипел в лицо каждому из приближавшихся:
— Скажи, кумарава это или нет?
— Кумарава! — гневно подтверждали люди нашего рода.
Прочие молчали, говорить было нечего: они видели — это кумарава.
Мать Ласаны протолкалась через толпу с белой тряпкой в руках.
— Брось сюда листья! — обратилась она к калеке. — Они могут тебе навредить!
Арасибо бросил листья, взял тряпку и продолжал совать ее всем под нос.
Тем временем Канахоло, которого снова повалили на землю, считая, что настала последняя минута его жизни, трясся как в лихорадке.
— Смотри на ягуара, — крикнул ему Манаури, — и говори всю правду, если тебе дорога жизнь! Будешь говорить?
— Бу… буду! — выдавил из себя пленник.
— Кто тебя послал?
— Карапана.
— Говори громче, чтобы все слышали: кто тебя послал?
— Карапана… шаман.
— Он давал тебе листья кумаравы?
— Да… да… давал.
— И что велел с ними делать?
— Велел подложить ре…ре…ребенку Ласаны в подстилку.
— Сколько раз ты это делал?
— Три… нет, четыре раза… четыре.
— Чтобы ребенок умер?
— Да, да, чтобы умер…
— А вина чтобы пала на Белого Ягуара?
Но в этот момент ужас вновь сковал пленнику язык, и юнец разразился судорожными рыданиями. Впрочем, он и так сказал достаточно. Люди все слышали и поняли: преступление Карапаны вышло наружу, никто теперь не смел сомневаться в его вине.
Явился отец Канахоло, разбуженный нашим посланцем, хотя, собственно, в его присутствии уже не было необходимости, поскольку парень во всем сознался. Арипай — так звали отца пленника — производил впечатление человека порядочного и доброго. Вероятнее всего, он даже не подозревал о проделках сына. Канахоло пришлось повторить при нем свое признание. Отец слушал с удрученным, расстроенным видом, переводя растерянный, опустошенный взгляд то на нас, то на сына.
— Как вы с ним поступите? — спросил он наконец.
Кое-кто требовал смерти виновного, ссылаясь при этом на известные обычаи племени. Но большинство судило не так строго, считая, что Канахоло лишь орудие в руках истинного преступника. Эти, более умеренные, не жаждали его смерти, и, когда спросили мое мнение, я, конечно, решительно их поддержал. Парнишку тут же освободили от пут и отпустили с отцом домой.
— Присматривай за ним, — напутствовал я Арипая. — Не отдавай его в дурные руки…
Индеец рад был, что Канахоло вышел из передряги целым и невредимым, но лицо его оставалось мрачным.
— Мой сын не в моей власти, — ответил он хмуро, — он отдан шаману. К нему должен и вернуться…
На следующий день аравакские хижины облетела печальная весть: Канахоло внезапно умер. Несчастного парнишку нашли мертвым на опушке леса, неподалеку от Серимы, без каких-либо следов насилия. Люди нашего рода восприняли это известие весьма спокойно: они предполагали, что именно так и случится, что такая кара постигнет беднягу, раскрывшего, хотя и не по доброй воле, тайну шамана.