Белый Ягуар - вождь араваков
Шрифт:
— Что сделали? — Мой собеседник скорчил гримасу. — Они дали Конесо много всяких вещей, но не в подарок, не думай — не в подарок, нет! Они сказали, что, когда вернутся, мы должны им заплатить за эти вещи… Может быть, это они и вернулись теперь?
— Какие же вещи они дали?
— Всякие, разные! Рубашки, штаны, которые носят испанцы, но совсем старые, рваные. Достались нам и ботинки, но с дырками, сушеное мясо их коров, но совсем тухлое и с червями. Мы скормили его собакам. Дали нам и несколько странных ножей — у тебя есть такой нож, Белый Ягуар! Ты по утрам возле хижины скребешь им свою бороду…
— Это бритва! Они дали вам бритвы? Но у вас же на лице не растут волосы!
Индеец посмотрел на меня удивленно, будто я сделал бог весть какое открытие, потом расхохотался.
— А кто говорит, — на губах его играла ирония, — кто говорит, что этими ножами можно было срезать волосы на бороде?
— Для чего же они еще нужны?
— Ни для чего. Они старые, ржавые и ломаные, ими даже мягкого дерева не обстругаешь, они ломались в руках…
— Зачем же вы их брали?
— Они заставили. Мы не хотели, а они заставили, а то взяли бы нас в рабство…
— Взяли бы в рабство?
— Да. Их прислал испанский начальник из Ангостуры, коррегидор, с солдатами и с заряженными ружьями.
Одним из способов закабаления индейцев были у испанцев так называемые репартиментос. Заключалось это в том, что коррегидоры, то есть префекты округов, принуждали племена, особенно жившие в отдаленных районах, приобретать у них вещи непригодные, но всегда по дико высоким ценам. Индейцам приходилось покупать эти вещи, хотели они или не хотели, ведь они не платили за них сразу, а лишь значительно позже, через год или два, и, само собой разумеется, платили натурой, плодами земли, леса, изделиями ремесел. Если же выплатить долга они не могли или чем-либо не угождали посланцам коррегидора, в наказание у них угоняли часть молодежи для работы на гасиендах или в шахтах. По закону угоняли будто бы на какое-то время, на год или два, но в действительности никто из них никогда не возвращался в родные селения. Вдали от родных и близких они умирали от истощения и тоски; плантаторы не отпускали их до конца жизни.
«Возможно, сейчас в Сериму и прибыли именно такие посланцы коррегидора для взимания долга», — подумал я.
Манаури еще раньше выслал на опушку леса двух разведчиков с заданием следить за действиями испанцев и уведомить нас в случае их приближения. На реке стояла наша шхуна — заманчивая добыча для алчных испанцев. Из Серимы она не была видна за поворотом реки и рощей. Следовало принять меры, чтобы пришельцы не обнаружили ни парусника, ни наших друзей-негров.
Я незаметно кивнул Манаури, Арнаку и негру Мигуэлю, приглашая их последовать за собой в хижину. Когда мы остались одни, я изложил свой план: Мигуэль с четырьмя земляками срочно отведет корабль вдоль берега вверх по течению Итамаки. Сделать это будет нетрудно, поскольку течение, гонимое морским приливом, как раз повернуло вспять и устремилось от Ориноко вверх по реке. На расстоянии какой-нибудь мили от нас прежнее русло реки узким длинным заливом врезалось в лес. Там, в чаще, шхуна будет надежно укрыта от глаз врага. Все негры, вооруженные ружьями, пистолетами и палицами, вместе с негритянкой Долорес останутся на борту и будут охранять судно, не показываясь на берегу.
Друзья одобрили этот план, и только Манаури предложил отвести шхуну несколько дальше: примерно в трех милях отсюда находился второй залив под названием Потаро. Там будет надежнее — дальше от людей.
— Хорошо, — согласился я и обратился к Мигуэлю, — самое главное, чтобы никто не заметил вашего отплытия, никто, понял? Это вполне возможно, поскольку внимание всех сейчас приковано к Сериме, а река — внизу, за склоном холма…
Остальных воинов нашего рода мы разделили на два отряда, один под командой Арнака, второй — Вагуры. Я только собрался было отправиться вместе с Манаури в разведку, как вдруг из рощи примчался один из наших разведчиков с известием, что к нам бежит Конесо.
— Бежит? — спросил я удивленно. — Верховный вождь бежит?
— Да, бежит…
Конесо действительно бежал. Бежал он, конечно, не столь быстро, как два его гонца, — он был поупитанней и постарше, — но бежал. Как видно, мы срочно ему понадобились. Лицо верховного вождя утратило обычную надменность и важность. Сейчас это был просто запыхавшийся перепуганный толстяк.
— Манаури, — взмолился он, — ты мне нужен! Скорее! Скорее! Помоги мне!
— Хорошо, помогу, но в чем? — растерялся Манаури.
— Я не могу с ними договориться. А ты говоришь по-испански…
— Говорю.
— Объясни им, что у меня нет богатств! Они требуют столько, что не укладывается в уме! У нас нет столько! Мы бедные, у нас нет столько. Скажи им это!
— Чего же все-таки они требуют?
— Всего, всего! Спроси лучше, чего они не требуют! Чтобы насытить их алчность, все племя должно работать круглый год в поле, в лесу, на реке — и все равно будет мало! Горе нам! Нам нечем платить, а они требуют!
— Сколько их? — вмешался я в разговор.
Конесо умолк, собираясь с мыслями, потом сказал:
— Испанцев всего десять или двенадцать, а начальник у них дон Эстебан, посланец коррегидора из Ангостуры. Все они увешаны оружием…
— А индейцев сколько?
— Их больше пяти раз по десять. Это гребцы, все они из племени чаима, и тоже вооружены, но индейским оружием…
— Что это за племя, где они живут?
— Возле Ангостуры. Они из миссии доминиканцев…
— А испанцы?. Это те, что приплывали сюда два года назад?
— Да.
Итак, дело прояснилось: речь шла о репартиментос. Испанцы прибыли сюда не с целью убивать и покорять, а; за платой, за данью. А ну как дани они не получат, что тогда? Не нападут ли они на индейцев, всегда готовые к расправе над «дикарями»? Этого и опасался Конесо. Отсюда его возбуждение и лихорадочные поиски выхода.
Вдруг я заметил, что потухшие было глаза вождя внезапно сверкнули каким-то хитрым блеском, будто озаренные новой мыслью, и тут же вновь потухли. Он невольно бросил мимолетный взгляд в сторону реки, где стояла наша шхуна, хотя от нас ее и не было видно за обрывом крутого в этом месте берега. Конесо мгновенно, будто испугавшись, отвел оттуда взгляд, но уже выдал себя именно этим безотчетным испугом и мелькнувшим на лице хитроватым выражением, которого ему не удалось скрыть.
Я все понял. Конесо вспомнил о шхуне. В голове его зрел предательский план — откупиться от испанцев нашим славным гордым кораблем. Такой дар испанцам пришелся бы по душе!
Едва мне стали ясны его подлые замыслы, я шепнул Арнаку по-английски, чтобы он незаметно отправился к реке, велел неграм оставить шхуну и где-нибудь надежно укрыться. Затем я подскочил к Конесо и, указывая на череп ягуара, торчавший неподалеку на жерди, крикнул ему в самое ухо:
— Смотри! Смотри на глаз ягуара. Он мне все говорит!