Бен-Гур

Уоллес Льюис

– Иди, и потом я приду к тебе.

Они опять омыли руки, после этого по знаку хозяина слуга принес Бен-Гуру сандалии, и он вышел.

17. На берегу озера

Неподалеку от двора росла группа пальм, отбрасывавшая тень частью на воду, частью на землю. С деревьев раздавалась приветственная песнь соловья. Бен-Гур остановился его послушать. Во всякое время это пение рассеяло бы назойливые мысли, но рассказ египтянина был так чудесен и так взволновал его, что Бен-Гур, подобно рабочему, изнемогающему под тяжелым бременем, не мог наслаждаться музыкой – его ум и тело жаждали отдыха.

Ночь была тиха, поверхность воды невозмутимо спокойна. Старые звезды одна за другой стали показываться на востоке, каждая на своем обычном месте. Лето царило везде – на земле, на озере и на небе. Все чувства Бен-Гура были возбуждены, воля подавлена, разгоряченное воображение усиленно работало. Эти пальмы, небо, воздух вызывали у него представление о той далекой жаркой стране, куда удалился Валтасар. Озеро с неподвижной поверхностью напомнило ему другое такое же озеро в пустыне, на берегу которого этот добрый человек стоял и молился, когда ему явился лучезарный Дух. А что, если чудо повторится – повторится для него? Он страшился и вместе с тем жаждал этого, даже ждал видения. Мало-помалу его возбуждение стало ослабевать, он начал приходить в себя и наконец почувствовал, что способен рассуждать.

Цель его жизни была определена. Обдумывая ее, Бен-Гур замечал в ней один пробел, который он не мог ни заполнить, ни обойти, – пробел ужасный, как пропасть. Стоя на одном ее краю, он мог только смутно видеть противоположную сторону. Если он, сделавшись начальником, проявит такую же опытность, какую проявлял, будучи воином, то к чему он должен направить свои усилия? К революции? Конечно, она необходима, но ход революции всегда один и тот же, и чтобы вербовать приверженцев, всегда нужен, во-первых, предлог для вербовки, а во-вторых, какая-нибудь осязаемая практическая цель. Вообще храбро сражается тот, кому есть за что мстить, но еще храбрее тот, кто, побуждаемый местью, постоянно имеет в виду славную победу, которая сулит ему исцеление ран, награду за храбрость или память и признательность потомства в случае смерти. Чтобы выяснить, насколько для приверженцев обаятельна цель и велика вера в успех, Бен-Гуру необходимо было знать их, чтобы обратиться к ним, когда будет достаточно подготовлена почва для действия. Очень естественно, что приверженцами окажутся его соотечественники: оскорбление Израиля есть личное оскорбление для каждого из сынов Авраама, и каждый обиженный носит в себе вдохновляющий стимул. Итак, причина для мести налицо, но цель – какова должна быть цель? Посвящая обсуждению этой части своего плана целые часы и даже дни, он обыкновенно приходил только к общей, неясной, сомнительной идее национальной свободы. Может ли эта идея служить достаточным стимулом? Отрицательный ответ в корне убил бы его надежды, но он боялся сказать и "да", так как ответ этот не удовлетворял его. Он знал силы этого страшного врага и его искусство, превосходящее собой даже силу. Если бы можно было заключить всеобщий союз, но – увы! – это невозможно. Можно надеяться только – как долго и серьезно он останавливался над этим "только" – на героя, который возглавил бы одну из порабощенных наций и своими воинскими подвигами прогремел бы по всей земле. Какой бы славой тогда покрылась Иудея, если бы она оказалась второй Македонией с новым Александром! Опять увы! Между раввинами еще возможна храбрость, но уж никак не дисциплина. Ему вспомнилась насмешка Мессалы, когда они были в саду Ирода: "Все, что вы завоевываете в течение шести дней, в седьмой вы теряете". Встречаясь с этим препятствием и не имея сил преодолеть его, Бен-Гур всегда отступал назад и, сознавая свое бессилие, готов был отказаться от всего, надеясь только на случайность. Явится герой или нет – одному Богу известно. Понятно теперь, какое впечатление произвел на Бен-Гура рассказ Маллуха об истории Валтасара. Он слушал его с необычайной радостью и надеждой, что в этом заключается разгадка всех его затруднений. Вот, наконец, найден так долго ожидаемый герой, и этот герой – сын народа Израиля и вместе с тем Царь иудеев, а с ним, конечно, войско!

Но ведь царь не может быть без царства! Он должен быть таким же славным воином, как Давид, мудрым и блестящим правителем, как Соломон, и царство Его должно обладать таким могуществом, о которое разобьется Рим. Его предсмертная агония сменится возрождением, и наступит мир, предполагающий вечное господство иудеев. Сердце Бен-Гура сильно билось, как будто он уже видел Иерусалим столицей мира и на Сионе трон всемирного владыки.

Для энтузиаста было редким счастьем, что он встретил в палатке шейха человека, лицезревшего Царя. Бен-Гур видел этого счастливца, слушал его и мог узнать от него все, что касалось будущих перемен и времени, когда должно произойти великое событие. Если это свершится скоро, он должен будет отказаться от похода с Максентием и приняться за организацию и вооружение приверженцев своей идеи, чтобы Израиль был готов к наступающему великому дню возрождения.

Удовлетворял ли Бен-Гура чудесный рассказ Валтасара? Нет, от него на будущее ложилась тень великой неизвестности, которая – заметь это, читатель! – покрывала более царство, нежели Царя. "Что это за царство? Каким оно должно быть?" – в раздумье спрашивал себя Бен-Гур.

Так рано возникли вопросы, которым суждено было сопровождать младенца до самой смерти и даже пережить Его на земле, Его, непонятого в свое время, служащего предметом пререканий в наше, загадку для всех, кто не понимал или не понимает сейчас, что в каждом человеке бессмертная душа совмещается со смертным телом.

"Каким оно должно быть, это царство?" – спрашивал Иуда.

Нам, читатель, на это ответил сам младенец. Бен-Гур же слышал только слова Валтасара: царство это должно быть не от мира сего и не для плоти, а для духа – тогда-то и водворится господство величайшей славы. Что же удивительного в том, что несчастный юноша видел в этих словах трудную для себя загадку?

"Здесь не видно руки человеческой, – говорил он с отчаянием. – Царь с таким царством не может принести человечеству пользы. У этого царя нет ни советников, ни воинов, ни рабочих. В таком случае земля должна исчезнуть или воссоздаться заново, а чтобы управлять ею на новых началах, нужно придумать что-нибудь новое взамен вооруженных рук и грубой силы. Но что же именно?"

Здесь он опять встречал загадку. Он не мог понять того, чего и мы часто не понимаем, – в деле водворения мира на земле любовь могущественнее силы.

В разгар своих мечтаний Бен-Гур вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо.

– Мне надо сказать тебе одно слово, сын Аррия, – сказал Ильдерим, остановившись около него. – Одно только слово, потому что ночь уже на исходе.

– Я с удовольствием выслушаю тебя, шейх.

– Верь всему, что сегодня слышал, – сказал Ильдерим, – исключая то, что касается будущего царства младенца, которое Он должен воздвигнуть на земле. Не думай об этом, пока не увидишься с купцом Симонидом – это один хороший человек здесь, в Антиохии, с которым я тебя познакомлю. Египтянин большой мечтатель, но его мечты слишком несбыточны. Симонид человек более мудрый: он приведет тебе целый ряд сказаний твоих пророков, укажет Книгу и страницу, которые убедят тебя в том, что ожидаемый Мессия будет действительно Царем Иудейским. Да, клянусь величием Бога, – Царем таким же, как Ирод, но еще более великим и могущественным. Тогда-то мы узнаем всю сладость мщения!.. Я кончил. Мир тебе!

– Постой, шейх!

Хотя Ильдерим и слышал его зов, но не остановился.

– Опять Симонид! – горько сказал Бен-Гур. – Всюду и везде Симонид! Сначала я слышал о нем от одного человека, теперь слышу от другого. Я как будто нахожусь в зависимости от слуги моего отца. Если он и не мудрее египтянина, то во всяком случае богаче его, потому что ловко пользуется тем, что по праву принадлежит мне. Клянусь Торой, совершенно напрасно искать укрепления в вере у неверующего, и я не сделаю этого.

– Чу!.. Пение! Чей это голос – женщины или ангела? Он слышится со стороны озера.

По озеру скользила лодка, в которой сидела поющая. Звуки ее мелодичного голоса, нежные, как звуки флейты, все громче и громче разносились над заснувшей поверхностью воды. Слышно было, как весла медленно поднимались и опускались. Через некоторое время можно было разобрать слова песни на греческом языке, употреблявшемся тогда преимущественно для выражения сильных чувств:

Когда я пою о прекрасной стране, Тоска мое сердце терзает. Далеко за морем Сирийским она, О ней моя песня рыдает... Там ветер, как солнце, и зноен, и жгуч, Вздымает песок благовонный, Играет султанами дремлющих пальм, И их лепет ловя полусонный. Увы! Я далеко... Уж мне не впивать Душистого ветра дыханье. Не слышать мне больше при блеске луны Струй Нила родного журчанье... Но в грезах волшебных усталой душой, О Нил! я к тебе улетаю... И снова пою тебе песни свои И лотоса чашей играю. Мне снится Симбелы могучий призыв, Мемнона волшебные звуки. Увы! это сон... и со словом "прости" Ломаю в тоске свои руки... Прости!

В последнем слове "прости", долетевшем до Бен-Гура, слышались горькие слезы разлуки. Из груди Бен-Гура вырвался звук, похожий на рыдание.

– Я по голосу узнаю ее – это дочь Валтасара. Как хороша ее песня и как прекрасна она сама!

Ему вспомнились ее большие глаза, полузакрытые слегка опущенными веками, овальные, румяные щеки, полные губы с ямочками в углах и грация ее высокой гибкой фигуры.

– Как она прекрасна! – повторил он.

И его сердце учащенно забилось.

Вдруг пред ним, как бы поднимаясь из озера, появился образ другой женщины. Она была также прекрасна, хотя и не дышала такой страстью, она была моложе, с детски нежным выражением лица.