Бендиго Шефтер

Ламур Луис

— Как дела в школе, Дрейк?

— Отлично. Есть несколько очень способных учеников, Бен. Но я, кажется, слишком часто поминаю твое имя всуе. Они тобой восхищаются, а я этим пользуюсь — все время им толкую, что ты не перестаешь учиться до сих пор.

— Тому, кто влюблен в учение, любимая не изменит никогда. Знание бесконечно.

— Я слыхал, ты снова уезжаешь?

— Да, я еду на север с Урувиши. Я ему обещал, и к тому же… ну, сам хочу поглядеть на Лечебное колесо. Мы называем нашу землю Новым Светом, но иногда, особенно в горах, я ощущаю дуновение древности. Дрейк, это очень, очень старая земля. Мне кажется, что люди бродили по здешним тропам куда раньше, чем принято думать. И

Урувиши это тоже знает. Похоже, он хочет, чтобы я что-то почувствовал, что-то узнал, пока не стало поздно. Ты, наверное, и сам знаешь — каждое место рождает особое чувство, у каждого — своя атмосфера. В горах мне порой кажется, что они хотят мне что-то рассказать. Эти земли принадлежали индейцам, а теперь мы делим их с ними, как когда-то пикты делили Великобританию с кельтами, саксами и датчанами. Индейцы, которых мы знаем, — не первые здесь, до них тут жили другие, а многие — и до тех. Земля эта принадлежит нам временно, наше время истечет, и сюда придут жить другие. В прериях миллионы бизонов, и до тех пор, пока они пасутся здесь, нельзя обрабатывать землю, нельзя пахать и сеять. Не построить ни школ, ни больниц, ни церквей — бизонам нужен простор, их никакими заборами не остановить. У меня за них болит сердце. Наверное, я чувствую, что я — заодно и с ними, и с индейцами тоже, и время мое истечет вместе с их временем. Не знаю. Старые индейцы рассказывают, что когда-то здесь жили волосатые слоны. На них охотились их далекие предки. Теперь этих слонов уже нет. Здесь водились медведи побольше гризли, и кошки с зубами, похожими на кривые клыки. Один индеец носил на шее такие зубы, а кто знает, откуда они у него? Достались в наследство? Или он нашел их в оползне или пещере? Всего этого давно нет, а мы все плачемся о том, кто уходит на наших глазах. Взваливаем на себя вину за неизбежное. В этом мире только одно достоверно — все меняется. Стоит нам уехать отсюда, и через несколько лет здесь ничего не останется. И если потом сюда придут другие люди, они ничего не заметят, разве что какую-нибудь мелочь. Мы нанесли земле увечья, оставили шрамы — но это все ерунда, настоящие увечья наносила ей грозная рука Господа. Но трава и деревья всегда возвращаются.

— Зачем же тогда строить?

— А в этом и есть радость. Ну, а кое-что остается надолго… на длительное время. Поэтому я и хочу увидеть Колесо. Оно существует уже тысячу лет. Или две тысячи? Десять тысяч? Только слово может прожить дольше. Урувиши знает песни, и мне порой кажется, что они старше, чем это Колесо. А ведь их никто не записывал: ни на бумаге, ни на каменной стене. Они хранятся только в памяти людей, которых мы зовем дикарями.

Дверь нам открыла Рут. Ветер налетел и растрепал ее темные волосы.

— Я уже поставила кофе. Все будет, как раньше.

На корточках у стены сидел Этан с чашкой в руках.

— У нее где-то припрятаны пряники, ребята. Смотрите, чтоб она вас не надула.

Он глотнул кофе.

— Вчера вечером заходил Стейси. Он сказал, что сиу начали делать амулеты.

— Ну, мы этого и ждали. Но если они захотят получить наши скальпы, тяжеленько им придется.

— Да уж. — Этан поставил кружку на пол. — Но это не все. Есть еще один герой, из шошонов. Он порвал с племенем и собрал свою банду. Он тоже встал на тропу войны.

— Шошон?

— Угу. Звать его Крошка Бизон, говорят, он кровный враг белых. Бен, это, наверное, твой.

— Мой?

— Скорее всего. Теперь он большой человек. Два года назад он напал на железнодорожников и всех вырезал. Напал на армейский патруль, и только двое сумели спастись. Налетел на почтовую станцию у Трех Углов и угнал дюжину лошадей.

— Бен, а ведь ты спас ему жизнь! Притащил сюда, когда он помирал на морозе, —

сказала Рут.

— В его глазах все это по-другому, мэм, — возразил Этан. — Он утверждает, что Бен не мог преодолеть силу его амулета. Хотел убить, но амулет помешал.

— Сколько у него человек?

— Около двадцати, но все зависит от времени и места. Ты же знаешь этих ребят — они то тут, то там. Но он в почете, и кучка кровожадных дикарей всегда при нем.

Заговорили о другом: о новых приезжих и грядущих переменах, но слова теперь звучали как-то издалека. Я просто сидел и качался на волнах уютного тепла. Меня согревало и чувство, что мы вместе.

— Я получила те книги, что ты послал, — вдруг сказала Рут. — И газеты тоже. В газетах какая-то… пыльная древность, что ли…

— В каком смысле?

— Не знаю, но многое из того, о чем они там так волнуются, здесь кажется совершенно пустым и никчемным. Наверное, чем благополучнее человек, тем больше его занимает всякая ерунда.

— Эти индейцы, — сказал Этан, — конечно, опасны. Но тут есть еще кое-что. Я об Олли Троттере. Похоже, я напал на его след. Недавно убил лося, спустился, чтоб его разделать, и увидал следы. Мне это показалось странным, потому что я охотился в глубине каньона. Ну я взял и пошел по следу.

Он глотнул кофе и поставил чашку на стол.

— Возле ручья, против отмели, была стоянка. Три-четыре человека.

— Четыре?

— А может, и пять. По кострищам видно, что они бывали там не раз. Рубили ветки и пару недель назад, и недавно. И следы — старые и новые.

— А лошади?

— Все те же, и пара других.

Финнерли, Троттер, Паппин и — кто еще? Кто же? Нужно подумать, ведь в городе и его ближайших окрестностях полно чужаков.

— Может быть, стоит их поискать на прииске Нили? Если у них там что-то припрятано, значит, они где-то поблизости?

— Тут что-то не так, — сказал Этан. — На прииске жить нельзя. Троттер, может быть, смог бы продержаться, хоть он и не лесной человек, а вот Финнерли — никогда. Думаю, у них где-то есть пристанище. Может быть, в городе Южного ущелья, а может, где-нибудь в селении.

Что делать, если они и вправду где-то скрываются? Они хотели меня убить, выслеживали. Колли Бенсон думает, что нужно их найти, втянуть в перестрелку и прикончить. То же предлагает и Дрейк Морелл. Стоит только словом обмолвиться при Стейси, как он кинется их искать, выследит и пристрелит, словно каких-нибудь лис. Стейси Фоллет — реалист: если у тебя есть враг, убей его, пока он не убил тебя.

Я же не склонен был торопиться. Они не уберутся отсюда, пока не попытаются еще раз забрать припрятанное золото.

В лавке у Рут был выстроен настоящий прилавок, а по стенам развешаны полки для товара. Еще там была круглая печка, несколько стульев и скамейки. Я принялся подбирать вещи, необходимые для поездки на север: выбрал несколько пар носков, сапоги и мокасины из оленьей шкуры, сшитые на индейский манер. Словом, я занимался делом. Но только ли? Может быть, я наслаждался последними минутами в доме, который сам помогал строить, в котором провел столько счастливых часов? Рут Макен была мне очень дорога.

Не в романтическом смысле, не из-за книг, которые она мне давала читать, и даже не потому, что между прочим обучала меня светским манерам. Она сумела стать для меня идеалом женственности, с которым я впоследствии сверял всех встреченных мною женщин. Конечно, ей и в голову не приходило читать мне лекции на эту тему, зато сама она была красива спокойной красотой, двигалась грациозно и уверенно, была терпелива и умна. Умела хорошо слушать и делала точные замечания. Она подмечала мою робость и мою тягу к знаниям и не обращала внимания на мои неуклюжие слова и поступки.