Бендиго Шефтер
Шрифт:
Высоко на тополе шуршала засохшей листвой сломанная ветка. Шепталась под легким ветерком полынь. Я всегда любил эти последние часы перед зарей, когда звезды кажутся удивительно яркими, ночь совершенно спокойна, и можно вдыхать запахи земли, в которую впиталась кровь древних битв, смешанная с опавшими листьями, гниющими корнями и песком, принесенным ветром. В ночи по этой земле бродят духи древних людей, давно погибших воинов.
Быстро проходили часы. Я слушал шуршание мертвых листьев, чувствовал слабый аромат полыни, видел, как на востоке свет разгоняет тьму и как на нашей стоянке разгорается костер — кто-то
Мы попили кофе, поели свежей оленины, которую добыл Коротышка Бык, а затем оседлали коней и отправились дальше.
— Там Черный Шатер, — показал Стейси на юго-восток, — а на севере от него — Испанская вершина, и там есть тропа, которая пересекает Биг-Хорн и ведет к Солдатскому ручью. Очень красивая дорога, и там много воды и дичи.
Сколько раз я слышал что-то похожее? Именно так белые люди узнавали Западные земли, так индейцы изучали те края, в которых они никогда не бывали. Эти сведения накапливаются, а когда нужно — всплывают в памяти и передаются другим. Карт было мало, путеводителей совсем не было, а нужная информация передавалась на словах в салунах, у костров или в болтовне о былых путешествиях.
Закрыв глаза, я слушал голоса прошлого. Пересохшим горлом кто-то произносит волшебные слова, протяжно выпевает магические имена далеких гор и каньонов: Тен-Слип, Санданс, Драй-Форк, Мититси. И они, эти слова, складываются в какое-то подобие музыки. Вагон-Бокс, Биг-Хорнс…
Музыка этой земли — особая музыка. Ее голоса — крики индейцев, шум сосен и тополей на ветру, журчание талой воды, трубный глас оленя или вой волка.
Мы отказались от легкого пути по Гранитному ущелью и поехали к началу Лошадиного, которое резко опускалось вниз на тысячу футов, если не больше. Проехав мимо, мы выбрались на плоскогорье, пересекли его и двинулись вдоль Тополиного ручья, на северо-запад. Впереди маячила Лысая гора. Постепенно мы приближались к Колесу, которое стояло на Лечебной горе, одном из отрогов Лысой.
Дни шли за днями, но на каждой стоянке мы следили за окрестностями. Шошоны, что шли по нашему следу, наверное, уже исстрадались по нашим скальпам. Хотя скальпы для них теперь — не самое важное. Как говорил Этан, некоторые индейцы вообще перестали их хранить.
Мы были на высоте около девяти тысяч футов. Тут было холодно и ясно. Мы делали частые остановки, чтобы лошади могли передохнуть, хотя они были привычны к суровым условиям. Здесь еще лежал снег, только к полудню он начинал подтаивать. Ледяной ветер заставлял нас втягивать головы в воротники.
Наш караван из пяти всадников и четырех вьючных лошадей растянулся вдоль гряды. Мы ехали по скалистому гребню, а внизу под нами начинались еловые леса.
Впереди шел Этан. Он остановился и подождал, когда мы подтянемся.
— Сегодня нам все равно не доехать. Может, спустимся вниз и устроимся на ночь в лесу?
До Лечебной горы оставалось миль пять-шесть, но погода все ухудшалась.
— Веди нас, Этан, — сказал я. — Давайте заляжем.
Через час мы уже устроились в укрытии из валунов и упавших стволов. Давным-давно здесь уже кто-то останавливался, прежние путешественники выстроили что-то вроде полукруга из камней и бревен. Полукруг располагался прямо над каньоном. Бревна были старыми, а кострища — и древние, и посвежей. Мы пустили лошадей подкормиться дикими цветами, которые уже успели распуститься в укрытии деревьев, и, пока Стейси готовил еду, вместе с Этаном перетащили бревна, сделав наш полукруг настоящим надежным укрытием.
— Вокруг никаких следов, — сказал Этан, когда мы собрались у костра за едой. — Похоже, что с прошлой осени тут никого не было.
— Думаешь, что шошоны нас потеряли?
— Нет, — сказал Этан.
— Они, должно быть, нервничают, — сказал Стейси. — Все-таки на чужой территории. Это земля кроу, а на севере и на востоке полно сиу. Шошонам тут должно быть неуютно.
— И не только им, — сказал Этан сухо. — У меня тоже скальп чешется.
Ночью наступил обжигающий холод. Ветра не было, но от крепчающего мороза трещали ветки. Спали мы ногами к огню, и время от времени кто-нибудь вставал, чтобы подбросить дров.
Топлива — сухих стволов и веток, накопившихся за сотни лет, тут хватало, — можно было бы согреть целую армию. Полно родников, — расколов лед, мы нашли холодную, чистую и сладкую воду. Здесь, высоко над землей, казалось, что эти маленькие ключи бьют из каких-то потайных древних колодцев.
Скоро миллионы тонн снега, что копились на этих гребнях всю зиму, начнут таять, вода побежит вниз по скалам маленькими ручейками — поить пересохшие равнины. Именно здесь начиналась река Литл-Бигхорн, которая сбегала вниз лесами в плоские равнины Монтаны.
Когда Коротышка Бык разбудил меня, было невероятно холодно. Пока я натягивал сапоги и тяжелую куртку, он сидел рядом на корточках, держа кружку обеими руками.
— Плохая ночь, — сказал он. — Мне не нравится.
— Ты что-нибудь слышал?
— Ничего. — Он налил мне кофе. — Нужно убираться отсюда.
— Думаешь, будет буря?
— Нам нужно ехать. Старик слаб. Дорога тяжелая.
— И длинная. — Я глотнул кофе и принялся жевать вяленое мясо. — Старик — великий человек.
— Ветер пахнет смертью. Мне это не нравится.
Ветки потрескивали на морозе, слабый ветер крутанул рой снежинок.
— Коротышка? Если старик нас покинет, ты останешься с нами?
Он долго молчал.
— Я вернусь к своему народу. Их мало. Я им нужен.
Он подбросил дров и прислушался.
— Он — великий человек, — повторил я. — Среди нас он всегда будет дома.
Ветер все усиливался и раздувал пламя.
— Мы двинемся в путь пораньше. Через час-другой будем на месте. Примерно час проведем там, а потом можно будет уезжать.
Я взял свой «генри» и ушел от костра в ночь. Звезды, прикрытые вуалью облаков, потускнели. Я замер неподвижно в еловой чаще и прислушался. Ветер все усиливался, из чащи доносилось что-то вроде слабого стона. На голых лапах мертвой ели трепетали остатки жалких коричневых иголок, и даже ветер тут звучал по-другому. Я перебрасывал винчестер из одной руки в другую, грея под мышкой то правую, то левую руку. Лицо онемело от холода. Я вернулся к костру и подбросил в него веток. Все спали.
Я бродил между елями, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться. Вдруг мне захотелось побежать к костру и всех разбудить, чтобы тут же ехать вперед. Что это? Может быть, я чувствую то же самое, что и Коротышка? Что ветер пахнет смертью?