Бенкендорф
Шрифт:
«Драгун из Гадяча»
Они встретились с Воронцовым в весеннем послевоенном Париже. Гвардейцы вновь распевали «Марш Преображенского полка», сочинённый Сергеем Мариным ещё в канун несчастливой кампании 1805 года:
За французом мы дорогу И к Парижу будем знать. Зададим ему тревогу, Как столицу будем брать. Там-то мы обогатимся, В прах разбив богатыря, И тогда повеселимся За народ свой и царя.Сам
А весенний Париж, радовавший прекрасной погодой, украшенный лозунгами «Миру — мир!», воспринимался как райский уголок, награда за лишения долгих военных лет. За императором Александром народ ходил толпами, а он подбадривал зевак: «Не бойтесь, подходите ко мне!»60 В театрах и кофейнях воинов-победителей встречали приветственными возгласами «Да здравствуют русские офицеры!». Триумфаторы ели устриц и запивали их шампанским.
Вчерашние воины воспользовались разрешением надеть фраки и окунулись в мирную жизнь. «Вооружённые путешественники», как назвал их К. Н. Батюшков (в ту пору штабскапитан), спешили наслаждаться «столицей мира». Казалось, теперь можно было бесконечно «бродить по бульвару, обедать у Бовилье, посещать театр, удивляться искусству, необыкновенному искусству Тальмы, смеяться во всё горло проказам Брюнета (популярного в то время актёра варьете. — Д. О.), стоять в изумлении перед Аполлоном Бельведерским, перед картинами Рафаэля, в великолепной галерее Музеума, зевать на площади Людовика XV или на Новом мосту, на поприще народных дурачеств, гулять в великолепном Тюльери, в Ботаническом саду или в окрестностях Парижа, среди необозримой толпы парижских граждан, жриц Венериных, старых роялистов, республиканцев, бонапартистов и прочее, и прочее, и прочее»61.
У парижан в эти дни — свои развлечения. Они ходят на Елисейские Поля, где расположены биваки союзных войск. Наибольшее внимание привлекают казаки — недавний кошмар цивилизованной Европы. Любопытство французов объясняет журналист из газеты «Монитор»: «Там стоят большею частью конные полки российской гвардии, в которой люди необыкновенной величины и телесной крепости; иные кажутся в сажень. Веревки повешены от одного дерева до другого и составляют особые отделения для солдат. Достойно удивления, как люди и лошади сохранились в столь хорошем положении, потому что они пришли из отдалённых земель, были в частых сражениях и претерпели жестокую и продолжительную зиму. Парижане, почитавшие пригороды свои границею света, они, которым военные станы известны только по рассказам сыновей их, смотрят с удовольствием на биваки посреди их города. Остатки сена, которые лошади не съели, служат солдатам постелью. Пуки соломы покрывают копья их, приставленные к деревьям, что образует род кровли, а под оною находятся воины и имущества их. Перед каждым биваком разложены огни, где варят пищу; здесь видите воина, который режет мясо, другой рубит дрова, иной чистит оружие или отдыхает, имея изголовьем седло своей лошади. Многие из них слушают с удовольствием, как бы разумея, замечания прогуливающихся насчёт их нравов и обычаев, ответов же, делаемых ими на множество предлагаемых им вопросов, мы или не понимаем вовсе, или только отчасти по телодвижениям их, в которых видно добродушие их и искреннее с нами согласие»62.
В эти два первых послевоенных месяца отрёкся от престола Наполеон, прибыл Людовик XVIII и, наконец, 18 мая был заключён желанный мир.
Почти сразу же император Александр I направился в Англию — и с ним вся его свита. Одной дружеской компанией пересекли Ла-Манш Александр и Константин Бенкендорфы, Михаил Воронцов, Лев Нарышкин. Поездка оказалась необременительной, служебных обязанностей было немного. Лондон чествовал союзников и раздавал почётные награды. На долю Бенкендорфа пришлась золотая сабля с надписью «За подвиги в 1813 году» от принца-регента Георга (он правил вместо тяжело больного Георга III).
С радостью встретила брата Дарья Христофоровна Ливен. За два года пребывания в Лондоне она вошла в высшее общество не только как деятельная помощница своего мужа, русского посла, но и в качестве хозяйки популярного салона, собиравшего видных государственных деятелей Британии. Постепенно за Дарьей-Доротеей закрепилось прозвище «госпожа посол». Общению Александра Христофоровича с аристократическими кругами способствовал и Воронцов — он вообще чувствовал себя в Англии как дома, к тому же его сестра Екатерина была замужем за лордом Пемброком. Блистательная компания проехала по Британии, посетила легендарный замок Пемброков в Уэльсе, полюбовалась британским флотом в Портсмуте. Бенкендорф восхищался империей и хвалил британцев за «активную деятельность»63.
Не обошлось и без романа — одна давняя приятельница Воронцовых познакомила друзей с некой «весёлой и оригинальной» англичанкой, ради которой Бенкендорф в какойто момент был готов «забросить все дела»… Но настала пора собираться домой — и вот уже пакетбот несёт молодого генерала на восток — сначала в Гётеборг, потом в Стокгольм, столицу Швеции, ещё одного союзника в минувшей войне, затем наконец-то в Россию, в Ревель. Именно здесь, очутившись в объятиях отца, Бенкендорф окончательно осознал, что война окончилась. Последовавшие две летние недели 1814 года Александр Христофорович вспоминал как прекрасное, может быть, самое безмятежное время своей жизни…
В Гатчине состоялась ещё одна почти семейная встреча — с императрицей-матерью. Мария Фёдоровна принимала сыновей своей лучшей подруги необыкновенно радушно, расспрашивала о походах с исключительным интересом, которого Бенкендорфы даже не ожидали.
Казалось, весь свет радуется переменам. Общее настроение лета 1814 года передаёт письмо Н. М. Карамзина, написанное им брату 13 июня: «…Сколько счастливых перемен в Европе! Настал другой век. Дай Бог тишины и благоденствия для остальных дней наших! По крайней мере, имеем право надеяться. Пора людям быть умнее, но от них ли это зависит?»
Но вслед за неделями праздников потянулись месяцы однообразных армейских будней. Уже в августе Бенкендорф в соответствии с опытом службы в лёгкой кавалерии получил в командование кавалерийскую бригаду 1-й уланской дивизии, Сибирский и Оренбургский полки (хотя рассчитывал на дивизию). Он направился к месту квартирования частей, в Витебск. А по дороге произошла приметная встреча с П. А. Толстым — в Москве, которую Бенкендорф видел разорённой осенью 1812 года. Возрождавшаяся Первопрестольная вызывала искреннее восхищение — «и городом, и страной, и нацией»64. Одновременно Бенкендорф испытал и восхищение другого рода — дочерью Толстого Софьей, очаровательной, но слишком юной для 34-летнего генерала (ей не было и шестнадцати). В те дни он впервые заметил, что «начал терять свою великолепную шевелюру»65…
Возраст, общение с молодыми красавицами и надолго воцарившийся мир навевают Бенкендорфу мысли о женитьбе. Конец 1814-го и начало 1815 года он проводит в Петербурге, где на балах первой послевоенной зимы блистают хорошенькие дочери достойных родителей. Но потом одна за другой начинают приходить шокирующие новости: Наполеон бежал с Эльбы, Наполеон высадился во Франции, Наполеон в Париже!
Русская армия снова выступила в поход, но принять участие в боевых действиях не успела. Англичане и пруссаки справились у Ватерлоо самостоятельно. Бенкендорф со своей бригадой выдвинулся к границе, к Вильно, а затем «вместе с гвардейским корпусом следовал до Ковно, откуда по окончании кампании возвратился на главные квартиры»66.