Бераника. Медвежье счастье
Шрифт:
Вероника Андреевна поправила свою кофту, которой укрыла поверх тонкого больничного покрывала плечи правнучки, и тихонечко погладила девушку по коротко, по нынешней моде, стриженной голове. Хорошая кофта, мягкая, уютная, из очень дорогого импортного кашемира, внуки подарили. Маленькая Настенька в нее любила заворачиваться. «Баба, тобой пахнет! Буду в ней спать!»
Спи, птенчик… Баба подежурит, поухаживает.
Вероника Андреевна подошла к детской кроватке в другом углу палаты и склонилась над спящей праправнучкой. Острая игла боли вонзилась в бок — почему так
«Да забрал бы кто все то здоровье, что осталось, — с тоской подумала старая женщина, бессильно опираясь лбом о сложенные на спинку кроватки сильные морщинистые руки. — Все б ребенку отдала, ни секунды бы не пожалела…»
— Ишь, хитрая! — раздался незнакомый скрипучий и высокий, мультяшный какой-то, голосок в темноте. — Дай вам боже, что нам негоже! За так даже кошки не родятся, а тебе остаток стариковский на молодую жизнь поменять? А не много хочешь?
— Ты кто? — Вероника Андреевна попыталась открыть глаза, но темнота не исчезла. Только мерзкое хихиканье стало громче и ближе. — Сгинь, сила нечистая!
— Почище некоторых, — обиделся голос, но все равно продолжил после паузы: — Хочеш-шь сделку, старая? Только на моих условиях!
— На каких твоих условиях? — баба Ника уже пришла в себя, как обычно, быстро сориентировалась… попыталась. Когда вокруг темно и не чувствуешь собственного тела — трудное это занятие.
— Твой остаток слишком мал, чтоб за внучку заплатить. Но можешь отработать… жизнь за жизнь. А раз мои условия — то за одного ребенка я четверых возьму!
— Каких еще четверых?! — напряглась Вероника Андреевна. — Ты что предлагаешь, вражина?! Чтоб моей кровинке жизнь другими смертями покупать?!
— Тьфу, дура старая, — снова обиделся голос. — Но принципиальная, надо же. Это хорошо… Значит, так. Спасешь четыре жизни, сбережешь род, вернешь имя и дворянство… а чтоб не обзывалась, еще и пятую жизнь тебе в нагрузку — только ту сама отыщи! Тогда внучка твоя здорова будет. А не справишься… значит, не судьба ей выжить. Согласна?
— Согласна, — без тени сомнения ответила старая женщина. Сон, не сон… чистый, нечистый… какая разница. Она б и наяву согласилась. — Говори, кого спасать.
— А сама увидишь, — захихикал голос. — Разберешься… память я тебе солью. А раз согласна…
И голос вдруг изменился, рявкнув оглушительным басом:
— Договор заключен!
От этого вопля окружающая тьма брызнула осколками, Вероника Андреевна вскрикнула, закрывая несуществующее в пустоте лицо несуществующими руками… и открыла глаза.
Первое, что она увидела, — это свои же руки на фоне незнакомого бревенчатого потолка, потемневшего от времени. И руки эти… вот сила нечистая! Руки были свои, знакомые, но молодые.
Глава 2
Чей-то довольно неприятный голос монотонно выл на одной ноте. От этого звука мысли в голове дробились в мелкую стеклянную крошку, перемешиваясь и норовя сбиться в ком.
Вероника Андреевна зажмурилась и с силой открыла глаза, попытавшись инстинктивно оттолкнуть руками… нечто.
Но под пальцами ощущался только воздух. Вероника Андреевна снова всмотрелась — она уже и забыла, когда на руках не было старческих пятен, морщин, мозолей и старых шрамов. Такие тонкие запястья, нежные пальчики и ровная кожа у нее были очень и очень давно…
От этой мысли противный вой вдруг захлебнулся и смолк, и только тут баба Ника поняла, что выла она сама. Так выла, что теперь болит сорванное горло. Она резко села и тут же поняла, что до этого момента лежала на полу, прямо в луже разлитой воды, и… так. Прекратить истерику!
Горло, из которого попытался снова вырваться знакомый уже сиплый вой, тут же перехватило, и женщина несколько минут мучительно откашливалась, сжимая голову ладонями. Она закусила губу до крови, пытаясь справиться со взорвавшейся в затылке болью. И терпела. Терпела. Терпела…
Потому что вместе с огненными волнами в память вливались все новые и новые знания. Или воспоминания? Неважно.
Детство… родители… старый парк между холмами и гувернантка, мисс Аттвуд… языки, книги и куклы… маменька всегда занята, у них с папенькой гости… надо быть хорошей девочкой, правильно делать книксен, опускать глазки и отвечать на вопросы только тогда, когда спрашивают.
Пансион и стылый дортуар, где семнадцать девчонок стараются заснуть под тонкими вытертыми одеялами… овсянка на завтрак и уроки фортепиано… Мадемуазель Коршевская, девушке в вашем возрасте неприлично так громко смеяться!
Девчачьи сплетни и любопытные взгляды через забор, туда, где по улицам большого города гуляют молодые, холостые, загадочные существа — мужчины. Весна, острый запах распускающихся листьев на березе у ворот пансиона, неясные желания, мечты, модный роман под подушкой, его дали только на одну ночь, другие пансионерки ждут своей очереди почитать запрещенную классными дамами книжку…
Выпуск. Слезы. Папенька умер, когда она сдавала экзамены, а маменька ей даже не написала.
Первое лето после похорон… Осенний бал дебютанток, жгучий взгляд из-под неровных черных прядей. Качнувшийся под ногами зеркальный паркет и замершее на мгновение сердце…
Граф Аддерли. Вдовец, красавец, душа любой компании, загадочный, неотразимый.
Бальная книжечка, где расписаны танцы и против всех приличий на каждой страничке всего одно имя… Мимолетные встречи у храма, долгие многозначительные взгляды, завистливые шепотки маминых подруженек и их дочерей, бал у Валежничей… Первый в жизни бокал вина, горящие щеки и быстрый поцелуй на террасе, за портьерой. Срывающийся шепот и головокружение, счастье и страх.
И вдруг его отъезд — стремительно, без объяснений, ни письма, ни записки. Месяц мучений, тайных слез, маменькиных причитаний, пропущенных балов.