Бераника. Медвежье счастье
Шрифт:
Я резко встряхнула головой, прогоняя хоровод воспоминаний, — не ко времени это. Что было, то прошло, и в прежней жизни, и в нынешней. А сейчас надо хотя бы оглядеться. Не планы по спасению чьих-то жизней строить — нет, разобраться в самом простом и необходимом. Где я? Что вокруг происходит именно сию минуту?
Медленно, все еще осторожничая и не веря в новое, молодое тело, я поднялась на ноги. Мокрый пол, с которого я встала, оказался деревянным, сложенным из могучих толстенных половиц. И весьма грязным — словно год не то что не мыли — не подметали нормально.
Взгляд скользнул по обрывкам каких-то бумаг, клубам пыли и чего-то
Слева от меня дверь, судя по тому, что она обшита драной мешковиной для тепла, — на улицу. Справа большая, просто огромная, печь, выступающая из стены давно не беленым кирпичным бастионом, с широко разинутым темным зевом пустой топки. По бокам от нее еще две двери, они должны вести куда-то внутрь… ах да!
Мысленно вызвав на поверхность сознания память Бераники, я еще раз огляделась, теперь более осмысленно. И не выдержала, начала ругаться вслух последними словами.
Вот скажите мне, какие нормальные хозяева, имея кирпичную печь, причем умело поставленную в центре избы, так, чтобы греть сразу три комнаты, будут почти без толку ведрами жечь дорогой уголь в жестяной буржуйке, да еще и воткнут ее чуть ли не у входной двери?!
Пол под железными ножками обуглился, стена за буржуйкой подгорела, потолок закоптился, труба… Боженьки, они дыру прямо над дверью пробили! В толстенной лиственнице! И запихнули туда жестяной раструб, кое-как забив оставшиеся щели тряпками. Вандалы! Нет, хуже. Идиоты!
Я сделала пару шагов, чуть ли не вслепую нашарила березовый чурбак, заменявший в этом доме табуретку, и почти без сил на него рухнула. Как там во внуковом программировании говорилось? «Распаковался очередной архив». То есть новой памяти прилетело.
Бедная девочка… Мне-то в свое время и труднее пришлось, и проще. Труднее — потому что «бывшую эксплуататоршу» и «нетрудовой элемент» отправили в Сибирь не в теплой кибитке с сундуками пусть и наспех, но собранных вещей, а в чем была, в «столыпинском вагоне», где еще почти сотня таких же ехала… и в Нижнем Тагиле поселили нас в промерзлом бараке, а не в добротной избе.
А проще — потому что была я из обедневшей дворянской семьи, в Смольном училась за казенный счет и, в отличие от богатой невесты Бераники, с какого конца печку топить, знала.
Эх… да что вспоминать прошлую жизнь, хватит уже.
Так. Стало быть, это и есть дом на «заимке», то, что осталось от поместья прабабки. До того, как ссыльная семья Аддерли нынешней весной доехала до места своего будущего заключения, здесь уже почти двадцать лет никто не жил. Дом отсырел, дымоход в большой печи то ли забит, то ли где кирпич в трубе обвалился, но топить ее оказалось невозможно, а прочистить они не догадались. Да и не умели.
Они вообще ничего не умели… и не умеют. И учиться не хотят. Справа от печки дверь в детскую, где, укутанные во все тряпье сразу, лежат на кое-как сколоченной из занозистых досок кровати двенадцатилетняя Эмилина, десятилетняя Кристис и маленький Шон, которому всего шесть. Все трое кашляют уже почти месяц и по очереди наливаются болезненным беспомощным жаром. Только на поправку вроде — то ноги промочили, то воды холодной из колодца нахлебались, то вон в последний раз без спросу отправились на рыбалку, в очередной раз поцапавшись с деревенской детворой и на слабо соорудив себе удочки из палок и шелковых ниток… Провалились в тину по пояс, утопили пусть не единственную, но, черт возьми, чертовски дорогую по нынешним временам приличную обувь… А слова мачехи, пытавшейся как-то ограничить их самоубийственные порывы, дети дружно игнорировали.
Во-первых, папенька сказал, что они уже взрослые, во-вторых, она им не мать, она никто. Папенька ее не слушает, вот и они не станут.
Я покачала головой и вдруг пожалела, что «папенька» их уже сам повесился. Бедную исчезнувшую из этого тела девочку было жалко, а вот взрослого мужика с мозгами трехлетнего инфантила — ни капли. Наоборот, хотелось от души накостылять поганцу кочергой, так, чтобы до морковкина заговенья выбитые зубы пересчитывал, недоумок подколодезный.
Бераника как могла пыталась наладить быт бестолкового семейства. Неумело, через пень колоду… но старалась. А этот идиот не просто не помогал — еще и мешал, без конца шпыняя ее при детях и указывая на то, что благородным господам не пристало шариться по оврагам в поисках хвороста и он не позволит учить этому своих наследников. Экономить уголь ниже их достоинства, и покупать три мешка черной муки вместо одного белой — это для крестьян…
Этот, прости господи, аристократ вшивый на днях закатил грандиозный скандал из-за того, что его отчаявшаяся жена пешком отправилась на постоялый двор у имперского тракта и там обменяла свои золотые серьги на лекарство от простуды, крупу, овощи и горшок топленого сала… То, что наивную девочку обдурил ушлый хозяин трактира, — сомнению не подлежит. Но она хотя бы попыталась!
Я решительно встала с березового чурбака и расправила плечи. Ничего, баба Ника, то есть Бераника теперь. Где наша не пропадала. Что я, детей воспитывать не умею? Или с печкой не справлюсь? Или у спекулянтов золотые зубы свекровкиной прабабки на молоко не меняла? Здешних ушлых торгашей ждет знатный сюрприз.
Главный поганец сгинул — и слава богу, от Бераникиных воспоминаний о муженьке аж с души воротит. А с хозяйством и с капризами справлюсь! Дом крепкий, участок под огород есть, руки тем концом к плечам приставлены. Да я не просто выживу, я тут светлое будущее построю без всяких там теорий всеобщего счастья!
Глава 4
Поздняя весна да раннее лето — самое голодное время. Особенно для тех, кто тонкостей не знает. Прошлогодние запасы подъедены, новые еще даже не завязались толком. Лес, который я оглядела с покосившегося крыльца, начинался сразу за старым плетнем, полупрозрачный, с легкой прозеленью. Ни грибов, ни ягод, ничего.
Быстрая ревизия в доме показала, что с голоду мы прямо сегодня не умрем — полгоршка того самого обменного сала еще осталось, муки небольшой мешок, килограммов пять примерно, такой же мешок дробленого овса, четыре луковицы, кулек сушеной морковки — стакана три оранжевой трухи. И еще один большой куль в сенях — с крупной, сероватой солью. Вот и все припасы. Не густо… но умеючи можно семью накормить.
А самое радостное — в потрескавшемся деревянном ларе я нашла штук пять подвядших, позеленевших и проросших картофелин! Вот где богатство, хотя есть их мы, конечно, не будем.