«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы
Шрифт:
Тень черного человека возникает и в другой «маленькой трагедии». Моцарт признается Сальери:
Мне день и ночь покоя не даетМой черный человек. За мною всюду,Как тень, он гонится… (VII, 131)Эта бесовская тень падает на автора и в стихах «К Юрьеву»: «…повеса вечно праздный // Потомок негров безобразный» (II, 139), и в «Гавриилиаде»: «Друг демона, повеса и предатель».
И еще раньше, в полудетском французском автопортрете: «Сущий бес в проказах…» (I, 91). А потом в уже упомянутом дружеском каламбурном прозвище: «бес арабский (= бессарабский)». Дьяволиада продолжается и шуточный «штамп» отражается далее на восприятии друзьями пушкинской внешности: «Пушкин очень переменился и наружностью: страшные черные бакенбарды придали лицу его какое-то чертовское выражение; впрочем, он все тот же, – так же жив, скор и по-прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению», – сообщает П.Л. Яковлев, брат лицейского товарища Пушкина, в письме
240
А.С.Пушкин в воспоминаниях… Т. II. С. 393.
В паре «арап и царь» первый – «черный дьявол», но ведь и второй – «царь-антихрист» 241 .
Черный человек сродни антихристу, символ зла, он заклеймен, отмечен печатью, он всем окружающим чужд и враждебен. Такую ситуацию приходилось переживать Ганнибалу, и это подмечено Пушкиным. В «Начале автобиографии» он записывает слова своей прабабушки по поводу мужа: «Шорн, шорт, говорила она, делат мне шорни репят и дает им шертовск имя» (XII, 313). Параллель эта присутствует и в романе о царском арапе. Татьяна Афанасьевна Ржевская просит брата: «Не погуби ты своего родимого дитяти, не дай ты Наташеньки в когти черному диаволу» (VIII, 25).
241
Вспомним пушкинскую выписку из голиковского труда: «Народ почитал Петра антихристом».
Чернота арапа не только выделяет его из толпы, делает унизительным объектом назойливого любопытства. Она равнозначна уродству и потому отвращает от него нареченную невесту.
В «Барышне-крестьянке» Пушкин возьмет эпиграф из «Душеньки» Богдановича. Там героиня настолько прекрасна, что Венера из зависти делает ее смуглой, что (по эстетическим нормам эпохи рококо) равнозначно потере красоты. Чернота – это проклятие!
Но одновременно чернота манит, привлекает внимание, выделяет из толпы. В той же пушкинской повести смуглянка-крестьянка стократ милее, чем белоснежная барышня (Пушкин как бы предвосхищает знаменитый лозунг негритянского движения середины XX века: «Black is beatiful» – «Черный – это прекрасно!»).
С другой стороны, стойкая и давняя традиция связывает роковое, смертельное именно с черным цветом. М.Н. Виролайнен и Н.В. Беляк доказали, что негритянский мотив из сальериевой оперы «Тарар» Пушкин «мог с особым удовольствием ввести в качестве скрытой цитаты в текст “Моцарта и Сальери”». «Можно только удивляться, – подмечает В.С. Листов, – с каким постоянством Пушкин предъявляет черную персону тем из героев, коим грозит смерть. Трагическая противоположность черного и белого, неслиянность и одновременно нераздельность этих начал – едва ли не одна из основ характера поэта. “Потомок негров безобразный” постоянно чувствует какую-то неуловимую грань, отторгающую его от всех. Это поняла и со всей страстью, ей присущей, объяснила М.И. Цветаева. Отсюда же, от происхождения африканского, постоянное внимание Пушкина к гибели белой Дездемоны от рук черного Отелло; идущее через годы самоотождествление с царским арапом Ибрагимом; интерес к эфиопским эпизодам Священной истории».
В болдинском стихотворении «Отрок» (1830) есть строки «Будешь умы уловлять, будешь помощник царям» (III, 241). «Тут любопытна перекличка этого болдинского отрывка с “Арапом Петра Великого”, начатым еще в 1827 году, – пишет Листов. – Предок служил Петру; потомок готов служить Николаю <…> Если мы верно уловили близкую родственность стихотворения "Отрок" и неоконченного болдинского отрывка “Когда порой воспоминанье…” по мотиву высокого жизненного призвания, то роман о царском арапе прямо относится к нашей теме. “Будешь сподвижник Петру” – основной смысл написанной Пушкиным части прозаического произведения. Но вспомним: в первой главе “Арапа Петра Великого” Ибрагим мучительно решает – Франция или Россия? Остаться ли в цивилизованной Европе или уехать в страну, которую герцог Орлеанский называет “полудикой”? (VIII, 8) На одной чаше весов Париж и любимая женщина, а на другой долг перед Россией <…> У Ибрагима долг перед Россией и Петром одерживает победу над прелестями Франции» 242 .
242
Листов В.С. Голос музы темной… М., «Жираф», 2005. С. 99–100, 110, 197–199. См. также: Беляк Н.В., Виролайнен М.Н. Там есть один мотив… («Тарар» Бомарше в «Моцарте и Сальери» Пушкина) // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 23. Л., Наука. С. 43.
Эту «черную ноту» услышал Андрей Синявский в своих нашумевших «Прогулках с Пушкиным»: «Ему (Пушкину) припоминаются разные странности его биографии, среди которых привлекает внимание чем-то особенно дорогая черточка крови, происхождения – негритянская ветка, привитая к родовому корню Пушкиных. Негр – это хорошо. Негр – это нет. Негр – это небо. “Под небом Африки моей”. Африка и есть небо. Небесный выходец. Скорее бес. Не от мира сего. Жрец. Как вторая, небесная родина, только более доступная, текущая в жилах, подземная, горячая, клокочущая преисподней, прорывающаяся в лице и в характере». И дальше: «О как уцепился Пушкин за свою негритянскую внешность и свое африканское прошлое, полюбившееся ему, пожалуй сильнее, чем прошлое дворянское. Ибо, помимо родства по крови, тут было родство по духу. По фантазии. Дворян-то много, а негр – один. Среди всего необъятного бледного человечества один-единственный, яркий, как уголь, поэт. Отелло. Поэтический негатив человека. Курсив, графит. Особенный, ни на кого не похожий. Такому и Демон не требуется. Сам – негр <…> Смолоду к доставшейся ему от деда Ибрагима черной чужеродности в обществе относился куда восторженней, справедливо видя в своих диких выходках признак бунтующей в нем стихийной силы. Если белой костью своего дворянского рода Пушкин узаконивал себя в национальной семье, в истории, то негритянская кровь уводила его к первобытным истокам творчества, к природе, к мифу. <…> И тут ему снова потрафил черный дед Ибрагим. Надо же было так случиться, что его звали Ганнибалом! Целый гейзер видений вырывался с этим именем. Туда, туда, в доисторическую античность, к козлоногим богам и менадам убегала тропинка, по которой пришел к нам негритенок Пушкин. “Черный дед мой Ганнибал” сделался центральным героем его родословной, оттеснив рыхлых бояр на нижние столы, – первый и главный предок поэта.
Кроме громкого имени и черного лика, он завещал Пушкину еще одну драгоценность: Ганнибал был любимцем и крестником царя Петра, находясь у начала новой, европейской пушкинской России. О том, как царь самочинно посватал арапа в боярскую аристократию, скрестил его с добрым русским кустом (должно быть, надеясь вывести редкостное растение – Пушкина), подробно рассказано в “Арапе Петра Великого”. Однако неизмеримо важнее, что благодаря Ганнибалу в смуглой физиономии внука внезапно просияло разительное сходство с Петром. Поскольку петровский крестник мыслился уже сыном Петра, поэт через черного дедушку сумел породниться с царями и выйти в гордые первенцы, в продолжатели великого шкипера» 243 .
243
Терц А. Прогулки с Пушкиным. Париж. 1989. С. 145–150.
Еще одно отступление – в плане реального комментария к образу Ибрагима. Попробуем разобраться с фамилией и именем арапа Петра Великого.
Пушкин считал, что фамилию Ганнибал дал Ибрагиму (Абраму) Петр I при его крещении (XII, 312). «По имени своего высокого восприемника был он назван Петром, но так как прежде, на родине, его именовали Ибрагимом, что по-арапски значит Авраам, и ввиду того, что он так долго оставался некрещеным, то по общей привычке звать его Авраамом сохранилось за ним до самой смерти не новое, а старое имя; он даже получил затем разрешение именоваться и подписываться этим именем, и только в церковных книгах его называли Петром. По отчеству, употребляемому согласно греческому обычаю, назван он Петрович в честь своего августейшего восприемника», – записано в так называемой «немецкой биографии» Ганнибала. Там же указано, что отец арапа, абиссинский князь, «горделиво возводил свое происхождение по прямой линии к роду знаменитого Ганнибала, грозы Рима».
Советский журналист-африканист Н.П. Хохлов, рассказывая историю «похищения из сераля» маленького арапа, считал, что выбор фамилии Ганнибал был продиктован желанием угодить царю. «Предположение, что Абрам, или Ибрагим сам нарек себя Ганнибалом, вряд ли состоятельно: слишком он был мал, чтобы знать о прославленном полководце древности. Психологически, пожалуй, достовернее предположить, что мальчику присвоили громкое имя Украинцев (русский посланник, думный дьяк. Это ошибка Н.П. Хохлова. В то время послом в Царьграде был П.А. Толстой. – А.Б.) с Рагузинским (торговый агент Петра, граф. – А.Б.) 244 , дабы Петр ни на йоту не усомнился в ревностном выполнении его приказа. Нет, не с улицы схвачен первопопавшийся на глаза «черненький», а из хорошего рода, из громкой фамилии Ганнибалов!» 245
244
Такие ошибки, увы, не редкость. Корреспондентка газеты «Московские новости» писала о Ганнибале, «привезенном русским послом в Константинополе Саввой Рагузинским» (Московские новости. 1984. № 49).
245
Хохлов Н.П. Присяга просторам. М., 1973. С. 60.
Из документов, однако, известно, что впервые Абрам Петрович был официально назван Ганнибалом только в сибирской ссылке: краевед Бельский прочел в утраченной ныне Иркутской летописи о том, что в 1727 году «в декабре прибыл из Тобольска лейб-гвардии бомбардирской роты поручик Абрам Петров, араб Ганнибал, для строения селенгинской крепости» 246 . (Сравним с замечанием И.Л. Фейнберга: «Он только потом добился того, что стал именоваться Ганнибалом» 247 .)
246
Москвитянин. 1853. Т. 6. №24. кн. 2, отд. IV. С. 35 (цит. по: Телетова Н.К. Забытые родственные связи А.С.Пушкина. Л., Наука 1981. С. 144).
247
Фейнберг И.Л. Абрам Петрович Ганнибал – прадед Пушкина. М.: Наука. 1983. С. 27.