«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы
Шрифт:
Имя Леонора должно было, очевидно, подчеркнуть литературную реминисценцию: героиню «Адольфа» зовут Элеонора. Описывая ее внешность, Б.Констан замечает: «Прославленная своей красотой, хотя уже не первой молодости» (сравним с пушкинскими словами о графине Леоноре Д., которая «была не в первом цвете лет, но славилась еще своею красотою») 376 .
Впрочем, это имя перекликалось и с романтической балладой немецкого поэта Г.А. Бюргера «Ленора», которая была известна русским читателям по переводам В. Жуковского и П. Катенина 377 .
376
Подробнее об этом см.: Благой Д.Д. Творческий
377
См.: Грибоедов А.С. О разборе вольного перевода бюргеровой баллады «Ленора». В кн.: Грибоедов А.С. Сочинения. М., 1986. С. 379–389.
Еще одна перекличка. Пушкин замечает в III главе «Евгения Онегина»:
Я знаю: нежного ПарниПеро не в моде в наши дни… (VI, 64)Несмотря на это наблюдение, мир Парни продолжает незримо присутствовать в пушкинском творчестве. Когда-то французский поэт воспел юную деву по имени Элеонора, которой в молодости давал уроки музыки. Пушкин запомнил эту романтическую историю. Французская героиня его «Арапа…» получила имя Леонора, а мнимому учителю французу из другого романа дано подлинное имя французского поэта, которого звали Эварист Дезире де Форж!
На образ графини Д. так же как и на всю поэтику парижских глав «Арапа Петра Великого», по мнению исследователей, оказали влияние и такие шедевры французской литературы, как роман «Опасные связи» Шодерло де Лакло 378 , трилогия Бомарше.
Все это, наверное, так и есть – Пушкин, конечно, учитывал достижения европейской словесности 379 . Но, вводя в ткань своего первого исторического романа фривольную новеллу о парижских похождениях арапа, рисуя портрет французской аристократки, дамы высшего света, Пушкин в первую очередь отталкивался от такой близкой и знакомой – современной ему русской действительности.
378
См.: Степанов Н.Л. Проза Пушкина. М., 1962. С. 35; Вольперт Л.И. Пушкин и Шодерло де Лакло. В сб.: Пушкинский сборник (Ученые записки Лен. пед. ин-та им. Герцена. Т. 483). Псков. 1972. С. 84–114.
379
См.: Вацуро В.Э. Пушкин и Бомарше. В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. VII. Л., 1974. С. 204–214; Вольперт Л.И. Пушкин и французская комедия XVIII в. В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. IX. Л., 1979. С. 180.
Эпистолярная перекличка продолжается и после «расставания» автора с романом. Только теперь мысли и образы перетекают из художественной прозы Пушкина в его переписку. И тогда вновь мелькает образ парижской возлюбленной Ибрагима.
Сравним два письма. Герой пушкинского романа прощается с графиней Д.: «Я еду, милая Леонора, оставляю тебя навсегда. Пишу тебе, потому что не имею сил иначе с тобою объясниться.
Счастие мое не могло продолжаться. Я наслаждался им вопреки судьбе и природе. Ты должна была меня разлюбить; очарование должно было исчезнуть. Эта мысль меня всегда преследовала, даже в те минуты, когда, казалось, забывал я все, когда у твоих ног упивался я твоим страстным самоотвержением, твоею неограниченною нежностию…» (VIII, 9).
2 февраля 1830 года Пушкин пишет письмо Каролине Собаньской (урожденной графине Ржевуской). Цитируем его по сохранившемуся черновику (оригинал по-французски): «Дорогая Элеонора, позвольте мне называть вас этим именем, напоминающим мне и жгучие чтения моих юных лет, и нежный призрак, прельщавший меня тогда, и ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть. – Дорогая Элеонора, вы знаете, я испытал на себе все ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все что есть в нем самого ошеломляющего…» (ХIV, 400) 380 .
380
В это время Каролина Собаньская, как и графиня Д. из «Арапа Петра Великого», была «не в первом цвете лет, но славилась еще своею красотою» (Пушкин, на пять лет младше Каролины, в том же письме жестоко предрекал: «Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз как лавина. Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких опавших прелестей – а затем исчезнет…», XIV, 401). См. также главу «Часто думал я» данной книги.
Пушкин в «Евгении Онегине» обещал вспоминать
…речи неги страстной,Слова тоскующей любви,Которые в минувши дниУ ног любовницы прекраснойМне приходили на язык… (VI, 57)«Свет-Екимовна»
Как и полагалось настоящему русскому барину, Гаврила Ржевский держал у себя целый двор челяди, «суетливой и многочисленной». Среди «придворных» боярина Пушкин выделяет шутиху Екимовну.
Хозяин вспоминает о ней, когда наступает время «занять гостей приятною беседою». И «в ту же минуту старая женщина, набеленная и нарумяненная, убранная цветами и мишурою, в штофном робронде, с открытой шеей и грудью, вошла припевая и подплясывая. Ее появление произвело общее удовольствие» (VIII, 20).
Как видим, Екимовна – одно из немногих действующих лиц романа, удостоенных столь подробного описания. Но самая богатая ее характеристика – языковая. Речь Екимовны – образная, по-настоящему народная. Вот как Пушкин строит разговор шутихи с тестем хозяина, а затем и с самим Гаврилой Афанасьевичем:
« – Здравствуй, Екимовна, – сказал князь Лыков, – каково поживаешь?
– Подобру-поздорову, кум: поючи да пляшучи, женишков поджидаючи.
– Где ты была, дура? – спросил хозяин.
– Наряжалась, кум, для дорогих гостей, для Божия праздника, по царскому наказу, по боярскому приказу, на смех всему миру, по немецкому маниру.
При сих словах поднялся громкий хохот, и дура стала на свое место, за стулом хозяина.
– А дура-то врет, врет, да и правду соврет, – сказала Татьяна Афанасьевна, старшая сестра хозяина, сердечно им уважаемая. – Подлинно, нынешние наряды на смех всему миру…» (VIII, 20).
Как и положено шутам, Екимовна выбалтывает сокровенные мысли хозяина и его гостей, не приемлющих нововведения и реформы Петра. Она под общий и продолжительный хохот «уморительно передразнивает» Корсакова – «заморскую обезьяну».
Дерзко ее обращение к хозяину (опять – привилегия шута!)
« – Старая борода, не бредишь ли? – прервала дура Екимов-на. – Али ты слеп: сани-то государевы, царь приехал» (VIII, 22).
В присутствии Петра шутиха смешалась: «Дура Екимовна, несколько раз вопрошаемая государем, отвечала с какою-то робкой холодностию, что (замечу мимоходом) вовсе не доказывало природной ее глупости» (VIII, 22). Так Пушкин ремаркой от автора подчеркивает природный ум Екимовны.
У Корниловича шуты-дураки тоже упоминаются. Например: «В праздничные дни, или когда случались гости, дура, разряженная как 18-летняя девушка, забавляла собрание прыжками, кривлянием и пеньем. Преимущественно старались выбирать для сего старых женщин, полагая, что чем дура старее, тем она охотнее к рассказам» 381 .
Пушкин замечательно показывает «охоту к рассказам» у Екимовны. Он многое вкладывает в этот образ из своих собственных впечатлений от разговоров с пожилыми крепостными «дворовыми бабами», нянюшками и мамушками. Он как будто вспоминает и няню свою Арину Родионовну:
381
Русская старина. С. 98.