Берег Стикса
Шрифт:
В комнате воняло слабее, но всё равно воняло. Запах перегара перебивался тонким запахом лежалых тряпок — работа есть работа, одежда пачкается всё-таки. И потом…
И потом: откровенно говоря, тут лежит кое-что, с работы же и принесённое, что ещё только предстоит постирать. И можно будет носить. И вообще…
И вообще — удивительно, сколько отличных вещей оказывается в помойке… Иногда диву дашься. Туфли, к примеру, почти новые. Сумочка. Но это всё ещё пустяки.
Милка села на тахту, застеленную старым вытертым китайским пледом, принялась разворачивать газету на свёртке, который так и не выпускала
В газету была завёрнута картина, написанная маслом на холсте. Старинная картина — в этом Милка была совершенно уверена. В резной раме чёрного дерева. Форматом в обычный чертёжный лист. Масляная краска мелко-мелко потрескалась от времени.
А на картине был изображён Принц.
У Принца было ужасно красивое белое лицо, русые волосы, гладко зачёсанные назад, тёмные-тёмные прищуренные глаза, непонятно, надменные или насмешливые. И он был одет во что-то чёрное, атласное, с чем-то блестящим на воротнике — а поверх чёрного накинут зелёный плащ, свисающий с плеч тяжёлыми складками, бархатный. И его белая рука в сияющих перстнях небрежно держала какую-то странную вещицу — то ли бутылку, то ли бумагу, свёрнутую трубочкой…
Милка поставила картину на стол, прислонив её к стопке книг, тетрадей и старых газет. Теперь Принц смотрел на неё. Просто поразительно, как здорово были нарисованы его глаза — они выглядели совсем живыми — и чуть заметные тени в уголках губ. Принц смотрел своим странным взглядом, — а по Милкиной спине полз холодок предвкушения.
Ещё месяц назад, на работе, разбирая тюк с какими-то старыми вещами, Милка случайно дотронулась до этой картины. Тогда она могла просто поклясться — картина согрела ей озябшие пальцы. Милка поразилась; потом она тёрла гладкую поверхность картины ладонями, даже, кажется, слегка царапала — только чтобы убедиться — и оттуда, изнутри, сочилось живое тепло и ещё что-то странное, от чего делалось горячо в груди и внизу живота, от чего отступала усталость, и было весело, как от вина.
Милка унесла картину домой. Дома было сколько угодно времени для проверки собственных ощущений. У себя в комнате, сидя на тахте и поглаживая картину пальцами, она убедилась окончательно — картина совершенно необыкновенная.
Волшебная картина. Как в сказке. А ещё говорят, что чудес не бывает.
Принц, нарисованный на картине, был настоящим заколдованным принцем. Милка спасла его, вытащила из тюка с мусором — и он был благодарен ей за это, а может, и влюбился в неё. Он подавал ей из своей рамы тайные знаки. Между Милкой и Принцем установилась тайная связь, о которой не должен был знать больше никто.
Именно поэтому Милка никогда не оставляла картину дома. Нельзя было поручиться, что папаша, обшаривая с похмелья всё и вся в поисках денег на выпивку, не вздумает продать её Принца. Или просто не выбросит его со злости. Милка приняла меры предосторожности. И вот теперь, распаковав картину, она улыбнулась Принцу и нежно сказала:
— Ну вот мы и дома.
Слово «вечность» очаровало Романа, как, вероятно, в своё время — Кая, которому обещали весь свет и новые коньки. О вечности упоминали все, кто писал о вампирах.
Не о тех, конечно, придурках, кто что-то корчил из себя, нападая на девиц по подворотням и кусая
Вечность, подумать только! Если только это правда.
Потому что правдой оказалось далеко не всё, что Роман смог найти на эту тему. Его собственных мизерных знаний уже хватало, чтобы уточнить сведения древних и более-менее современных авторов.
Вампиры — трупы, оживлённые тёмной силой, вытеснившей, заменившей их собственную душу? Сомнительно. Слишком эмоционален был мой дружок с розой, слишком выразителен, слишком ярко выражена индивидуальность — ярче, чем у среднего сектанта. Слишком хорошо общался. Не напоминал тупого мертвяка, ходящего по чьему-то приказу. И не стал нападать, хотя и пугнул. Следовательно, вполне отдаёт отчёт собственным действиям, очевидно, чувствует и мыслит. Вдобавок, прекрасно контролирует собственные желания. Лучше многих людей. Или душа — это не смесь темперамента с индивидуальностью, а нечто другое? Тогда — что? Средневековье…
Вампиров легко отличить от людей по мёртвенному цвету лица и увядшей коже. Их глаза отсвечивают красным, в верхней челюсти, иногда в нижней тоже — пара длинных клыков. Они не отбрасывают тени и не отражаются в зеркале. У голодных вампиров — бледные губы, у сытых — ярко-красные. Допустим, мой был голоден. Но только кожа у него — мечта фотомодели, без малейшего намёка на увядание, хотя и белая, как бумага. А вот клыки мелькнули, насчёт глаз — пожалуй, тоже можно согласиться. Тени мой не отбрасывал. Насчёт отражения — не представилось случая проверить.
У вампиров — багровые лица, пустые глаза. Общий вид — распухший труп, конечности тяжело сгибаются. Ну-ну. Ты их деятельность видел? Или только сомнительные трупы после эксгумации — когда в них кольями тыкал? Умник… Известно ведь, господа присяжные: с мертвецами странные и жутковатые вещи происходят подчас. Среднему человеку расскажи — волосы встанут дыбом. Сатанисты и рассказывали. Чтобы не морочить себе голову явной ерундой, Роман в своё время взял несколько предметных уроков у знакомого патологоанатома — пошло на пользу. Теперь ужасные байки о том, что иногда находят во вскрытых могилах, не производят особого впечатления. Так что все эти раздутые, кровоточащие и всякие прочие покойники — это вне нашей компетенции. Только то, что очевидно вставало, двигалось и явным образом более или менее разумно действовало.
Итак. Вампиры встают из могил после заката, возвращаются туда на рассвете. Гм… Ну, это — пожалуй.
При свете прямых солнечных лучей — распадаются прахом, рассыпаются пеплом. Не знаю.
Ходят, как живые среди живых, ложась в гроб только тогда, когда солнце касается горизонта… Чёрт, где тут достоверное? Лженаука, блин…
Проходят сквозь стены. Точно, проходят, сам видел. Растекаются туманом, лунным светом, ветром. Возможно. Превращаются в чёрных кошек, змей, нетопырей, волков. Хорошо бы.