Берег Стикса
Шрифт:
— Антоша, отсюда звонить не надо, — сказала она твёрдо. — Мало ли что могут подумать. Наверное, лучше отвести её ко мне. И «скорую» вызвать ко мне домой. А врачам сказать, что она — наша знакомая, была у нас в гостях, ты пошёл её проводить и она упала во дворе. Это будет лучше.
— Это же… — её речь ошарашила Антона, как удар в лицо. — Зачем?
— Знаешь, врачи обычно — такие циники…
— Римма Борисовна, но ведь если…
— Хватит, Антон, — сказала Римма уже чуть раздражённо. — В конце концов, обычно я лучше знаю, что делать.
— А в этот раз…
— Вот
Антон обнял Ларису, чтобы снова поднять, и в смертной тоске подумал, что обнимает её только потому, что она ничего не сознаёт и не видит. И что мир несправедлив и жесток. И что если Лариса умрёт по дороге к Римминому дому, Римма будет виновата. О репутации заботится, подумаешь… Ведьма!
Но встретившись с Риммой глазами, Антон устыдился собственных мыслей. Может, всё как-нибудь обойдётся, подумал он, укладывая Ларису на сиденье.
Может, Римма сделает так, что всё обойдётся. Не судите да не судимы будете.
Лариса висела на плече у мертвяка, который шёл по воняющему хлоркой коридору. Вся загробная команда перла сзади, топала, сопела и пыхтела, распространяя зловоние. Вот зачем им хлорка, подумала Лариса отстранённо.
Её вонь отбивает почти любую другую вонь. Дерьма или дохлятины — всё равно. Какое славное местечко — наш замечательный клуб.
Менеджер — как жаль, что на него кольев не хватило, подумала Лариса — отпер дверь с надписью «Посторонним вход строго запрещён». Угу. То самое место. Живые здесь не ходят.
Их сюда носят, подумала Лариса, и впервые холодок тихого ужаса прополз вдоль её спины. Зачем?
Её пронесли по коридору из сна, ужасному коридору, с оштукатуренными стенами и полом, выложенным плиткой, мимо оцинкованных дверей, из-за которых тянуло свежим мясом, кровью и падалью. Ей казалось, что сейчас коридор свернёт — и она увидит огромное окно с пыльным стеклом, а за ним — кладбище с блуждающими огоньками, но этого не произошло.
Вместо окна за поворотом случилась монументальная дубовая дверь. Резной готический орнамент придавал двери такой вид, будто мертвецы украли её из осквернённой католической церкви. Или со старинного склепа сняли. Лариса поморщилась, когда её проносили между распахнутых створок.
Рассмотреть помещение за дверью, вися на плече трупа вниз головой, было сложно — Ларису только чрезвычайно удивили тряпичные ароматизированные лепестки, какие продаются в «Рив-Гош» по рублю за штуку для ношения в сумочках. Тут весь пол был засыпан этими лепестками, тёмно-красными, распространяющими запах искусственных роз, таким толстым слоем, что мертвяки шли по ним, как по ковру. Жалкая попытка освежить несвежую атмосферу?
Мертвец, который нёс Ларису, сбросил её с плеча на что-то, довольно жёсткое. Лариса ударилась плечами и затылком.
— Легче, дурак, — сказала сердито — и тут почуяла Эдуарда.
Ей удалось справиться с ужасом, разговаривая с ним по телефону, но тут он был во плоти, и волна ужаса нахлынула такая, что Лариса задохнулась. Сквозь мутную пелену дикого страха
— …она Серого завалила, колом в живот, — услышала Лариса голос охранника. — А Вове глаз колом выбила, осиновым, представляете, босс? Оба — того, упокоены. Как только додумалась… Меня вот вилкой пырнула серебряной, больно, как чёрт знает что. Полечиться бы, босс…
— Успеешь, — отрезал Эдуард. — А бойцов новых сделаем. Ерунда.
Лариса тем временем опомнилась настолько, что принялась оглядываться по-настоящему. То, на чём она лежала — стол, может быть, или алтарь, накрытый чем-то, вроде церковной парчи, стоял в центре этого зала, похожего на дешёвую декорацию к спектаклю о масонах или чернокнижниках. Огромное зеркало в раме из позолоченной бронзы, больше человеческого роста, возвышалась прямо напротив этого жертвенника — и Лариса видела в зеркале какую-то тёмную бездну, прорезанную огоньками свечей, и смутные очертания зала, которые будто накладывались на пульсирующий мрак. Ни сама Лариса, ни мёртвые твари в этом странном зеркале не отражались.
А Эдуард рассматривал Ларису масляными глазками, но не так, как смотрят на беспомощную соблазнительную женщину, а так, как созерцают дорогой деликатес на тарелке. Даже губы облизывал. На нём вместо обычного дорогого костюма был надет какой-то дурацкий балахон, белый, атласный, с красной каймой по подолу, со здоровенным золотым диском, на якорной цепи свисавшем с шеи. Это было бы дико смешно, если бы Эдуард не крутил в руках по давней привычке блестящий продолговатый предмет.
На сей раз — не «паркер» с золотым пером.
Скальпель.
— Жаль, что я не кинорежиссёр, Лариса Петровна, — говорил Эдуард вкрадчиво и почти ласково — так говорят в романах инквизиторы. — В семидесятые годы, если мне не изменяет память, на экраны вышел фильм под названием «Сладкая женщина»… Я бы римейк снял. С вами, Лариса Петровна, в главной роли. Сладкая вы, моя дорогая, редкостно…
Мертвецы из его банды стояли поодаль и ждали. У них только слюна не капала с клыков, но то один, то другой из них вдруг принимался нервно облизывать губы. Зрелище было фантастически гадким.
Я не смогу отсюда выбраться, вдруг поняла Лариса. Просто не смогу. Они жрали мою душу, когда я тут танцевала, но время вышло — и теперь они собираются меня доесть. Сожрать тело.
Ужас ударил под дых, как раскалённый клинок. Лариса вспомнила те моменты, когда покончить с собой ей казалось легче, чем ожидать убийства — и окончательно осознала то, о чём уже давно догадывалась её интуиция. Это было действительно страшно, но больше — это было унизительно и мерзко. Боль, смерть — дела, о которых Лариса так много думала, что уже привыкла. А пожирание живьём — ходячими трупами, гниющими на ходу…