Берег тысячи зеркал
Шрифт:
Вот только, не для того человека, который видел мой страх, так же, как я. Такой человек растит мою дочь, и такого человека, стыд не позволяет назвать своей матерью.
Ситуация в Париже, и состояние борта не проходят стороной внимание командования. Получив строгий выговор с занесением в личное дело, я не чувствую горечи из-за того, что потерял возможность продвижения по службе. Я мог бы стремиться стать и генералом, но все, чего хочу — благополучия для своей Ханны. Пока что это остается в моих силах. Однако, сил все меньше.
Войдя ранним утром, буквально на рассвете,
— Аппа-а-а…
— Ханна? Что-то с хальмони *(бабушкой)? — вытирая слезы с крохотного лица, заглядываю в глаза дочери. — Что не так? Я ведь не опоздал. Приехал, как и обещал. Что случилось?
— Вчера вечером Ин Чхон показали в прямом эфире, Сан, — расслышав голос Имо, нахожу ее стоящей у дверей в дом. — Прости, это я виновата. Не доглядела, а она, переключила на новостной канал.
Опускаю взгляд, ощущая, как Ханна успокаивается. Она тихо всхлипывает, мертвой хваткой держась за мундир. Настолько сильно сжимает маленькие пальчики, цепляясь за ткань, что те, дрожат.
— Ханна, — шепчу в ее волосы. — Что ты видела в новостях? Расскажи мне.
— Как… Как какой-то аджосси и много-много плохих людей окружили тебя. Он кричал, и пытался тебя ударить. А потом… Потом, сказали, что самолет едва не разбился. Я очень испугалась. Я боялась, что тебя побили те плохие люди и аджосси. Или обвинили в чем-то. Много злых людей кричали, что не смогли сесть на самолет, а вы едва не разбирались. Стало так страшно, аппа.
Закрыв глаза, ощущаю горечь. Я не хотел вот так вернуться домой в увольнение. Хотел провести время с дочерью, подарить ей улыбку, начать оживать рядом со своим ребенком. А вышло, что опустевший, не знаю, как ее успокоить. Ханна не спала всю ночь, и засыпает только спустя час, держа меня за руку. Имо все это время носится по дому, готовит завтрак и разговаривает по телефону со своими подругами с рынка. Она делает вид, что не испугалась, скрывает свое состояние намеренно. Видимо, не хочет отягощать еще хуже.
Покинув комнату дочери, тихо прикрываю дверь, и вхожу в крохотную гостиную, которая справа отделена от кухни перегородкой. В округлых нишах стоят горшки с гибискусом, а за окном видны острые и стойкие деревья кипариса. Привычное ощущение уюта не радует, не приносит чувство тепла, и счастья. Машинально иду в свою спальню, переодеваюсь, а встав под струи воды, крепко и с силой зажмуриваюсь.
Я устал… Я ослеп… Я замерзаю, и не знаю, как это остановить. Хуже всего, что состояние не меняется и дальше. Проснувшись Ханна, наконец, приходит в себя, и бегает по гостиной, показывая и рассказывая о том, что я пропустил в ее жизни. Пропустил, потому что бросил ее опять… Пока дочь, улыбаясь, щебечет, как маленькая птичка, пытаюсь опомниться. Тщетно думать, что это возможно, после того, что произошло. Я чувствую, что изменился внутренне. Особенно ярко это показывает пропавший интерес ко всему.
Проходит день, который я бы назвал, — потерянным временем. Ханна так и засыпает на диване рядом, уложив голову на мои колени. Она тихо спит, а я смотрю на экран плазмы. Он транслирует веселые лица телеведущих. Люди беззаботно улыбаются, но это не вызывает особых эмоций. Взгляд цепляется за музыкальную шкатулку на столике. Ту самую, которую для Ханны выбрала Вера. На лице появляется первая живая мимика за весь день. Я осматриваю изящную фигурку балерины из фарфора, а вижу женщину. Она стоит в парке, промокшая до нитки, чужая и далекая, как сами небеса. Это потом, мы упадем с ней на землю, и она станет моей всего на одну ночь. Потом, а сейчас она чужая, не моя, ничья… Так и останется, успев изменить во мне слишком многое.
Вот и причина. Я ослаб, отыскав настоящую слабость. Вот такой каламбур. Одна ночь с женщиной, сделала меня слабаком, не способным обуздать эмоции и чувства. Все потому что, Вера заставила увидеть мое возможное будущее. Вытащила наружу все то, что я годами держал под строгим контролем: страх, тревогу и неуверенность в себе. А тем, как сбежала, поселила в сердце обиду и стыд. Небо их подкрепило, попытавшись впервые убить. До этого я ни разу, не попадал в настолько критические ситуации в воздухе. Думал, что асс, могу все, был слишком самоуверен. Беспечен…
— Отнеси ее в постель, и поговорим, сынок, — шепчет за спиной Имо.
Расслышав последнее, невольно вздрагиваю всем телом. Взяв на руки Ханну, отношу ее в комнату, а накрыв одеялом и выключив свет, выхожу обратно в гостиную. Имо сидит за столом на кухне, а напротив стоит три бутылки макколи. Осмотрев меня, она кивает на стул напротив, а расставив металлические пиала, наливает в них спиртное.
— Выпей, — сухо бросает, когда я сажусь за стол.
Осматривая несколько тарелок с закусками, складываю руки на груди, и поднимаю взгляд на Имо. Она не спешит отвечать на немой вопрос, а налив себе, хмуро бурчит:
— Когда старшие наливают, следует сказать спасибо, и выпить, проявив уважение, болван.
Обхватив пиалу, я выпиваю макколи, а взяв в руки палочки, обхватываю кусок мяса. Он едва не падает обратно, после следующих слов Имо:
— Ты будто не здесь. Такого не было никогда, потому я обязана спросить прямо, сынок. Кто она?
Палочки, зажатые в пальцах, так и замирают над блюдом. Плавно, я заглядываю в глаза женщине, которая поняла все сразу. Она настолько легко читает меня по лицу, что иногда кажется, будто мать Бон Ра — шаманка, а не торговка рыбой на местном рынке.
— Это неважно, — коротко отвечаю, отправляя в рот мясо.
— Не уверена, если ты согласился выпить макколи, которое ненавидишь, и ешь баранину. Ты весь день делаешь вид, что тебе интересен собственный ребенок, но при этом ни разу не спросил ее хоть о чем то.
Имо злится, чем раздражает. Что я такого сделал, чтобы выслушивать подобную отповедь? Нашел женщину, дурак. И похоже, это написано прямо на лице.
— Что ты смотришь? — она огрызается, а я злюсь.
— Это ничего не значит. Вы сами знаете, что Бон Ра… — начинаю, но Имо резко ставит на стол палочки, а я умолкаю.