Берег варваров

Мейлер Норман

Неизбежным следствием всего вышесказанного является тот факт, что государственный капитализм как форма общественной самоорганизации потерял всякую надежду на собственную способность в значительной мере повысить производительность труда и поднять уровень производства. Ему остается лишь экстенсивный путь развития, а именно — захват новых стран и территорий, присвоение материальных ценностей, принадлежащих другим народам, навязывание им особой формы экономики, способной какое-то время существовать лишь в условиях войны. В общем, все это напоминает разграбление армией мародеров захваченного города. Вот только, к величайшему сожалению для авторов столь блестящего проекта, складывается награбленное добро в какое-то бездонное хранилище, где и пропадает бесследно. Приобретенные, произведенные или отнятые материальные ценности должны быть немедленно конвертированы в новое и новое оружие. Уровень жизни при этом, естественно, не повышается, и этот циклический процесс повторяется раз за разом. Таким образом, каждый блок готовится к войне в силу объективной необходимости обеспечить собственное выживание, и процесс этот необратим.

Эту войну будут вести две системы, в равной мере эксплуатирующие трудящиеся массы. Вряд ли кто-то ответственно возьмется предсказать точное время начала конфликта, но вне зависимости от того, когда именно начнутся активные боевые действия,

эта война неизбежно проявится именно в виде конфликта практически идентичных, зеркально отражающих друг друга форм эксплуатации. На историческую арену выходит единственный игрок — государственный капитализм. Государство — это и есть единственный эксплуататор, способный в течение довольно продолжительного времени поддерживать существование сверхвоенизированной экономики и полностью регламентировать жизнь рабочего класса. Государство мало-помалу поглощает монополии — либо мирным путем, либо в ходе коротких внутренних конфликтов ограниченной интенсивности. Альтернативы нет. Исторический императив состоит в сокращении до минимума производства продуктов потребления с целью расширения производства критически необходимого вооружения. Подобные изменения в экономике происходят на фоне военных потерь, поражений и разложения всей военной структуры. Народ, привыкший в какой-то мере к комфортному существованию, как больной к опиумному обезболивающему, вдруг оказывается перед лицом необходимости существовать в безжалостно аскетичном, лишенном каких бы то ни было удобств пространстве. Проблемы начинают накапливаться как снежный ком: люди работают и получают деньги, но производят при этом то, что не является продуктом потребления. Следовательно, деньги есть, а купить на них нечего. Нарастание инфляции может быть приостановлено лишь путем сокращения заработной платы и ужесточения эксплуатации. В результате желание рабочего полноценно трудиться сходит на нет, и экономическое развитие сначала замедляется, а затем и вовсе прекращается. В народе зреет недовольство, кое-где отмечаются случаи саботажа, а затем пролетариат выражает намерение вступить с властью в открытое силовое противостояние. Система полицейского контроля, уже сформированная и хорошо выстроенная к моменту вступления страны в войну, когда сотни тысяч политически неблагонадежных граждан были выявлены и отправлены за решетку, получает новый импульс к развитию. Полиция всякого рода проникает повсюду. Полицейские входят в состав профсоюзов, они оказываются в штабах военного командования. Наконец они занимают все ключевые места в правительстве и важнейших правительственных структурах. Полиция практически добивается такого уровня проникновения во все сферы жизни, что становится особым организмом, сосуществующим со всем обществом одновременно. Государство контролирует прибыль и обеспечивает надзор. Нищета и благосостояние также поддерживаются и обеспечиваются государством. Да, чиновник-бюрократ ездит на лимузине, но он такой один. Пролетариат нищает. Рабочих в очередной раз обманули, обвели вокруг пальца. Они опять выступают в роли безмозглого стада, которое хозяин гонит по свой прихоти туда, куда считает нужным.

Маклеод говорил мрачно и монотонно. Его речь была так неспешна, что порой даже мне начинало казаться, что он не столько желает донести до слушателя свою мысль, сколько развлекается, передразнивая сам себя. Холлингсворт по-прежнему сидел через стол от него, всем своим видом выражая невыносимую скуку, которую навевали на него разглагольствования Маклеода. Он подпер подбородок ладонью, а свободной рукой лениво ковырялся в носу. С таким же успехом он мог, например, лежать на диване и есть виноград из поставленного рядом блюда. Ленни не то уснула, не то потеряла сознание. Она сидела, вытянув ноги и свесив голову. Дыхание явно не без труда вырывалось из ее груди. Глаза Ленни были плотно зажмурены — как бывает сжата в кулак рука, в которой дергается, пытаясь вырваться на волю, пойманная маленькая ящерица.

— При этом следует учитывать, — вздохнул Маклеод, — что этот процесс развивается стремительно. Народы, которые позже других подошли к новому этапу социальной организации, не имеют обыкновения повторять долгий и сложный путь развития своих предшественников. Более того, характер экономического производства в ближайшее время претерпит настолько глубокие изменения, что от нашей сегодняшней ублюдочной цивилизации мало что останется. Подумайте об этом хорошенько. Впервые в истории человечества его производство будет нацелено на обеспечение смерти. Людям будет дарована жизнь лишь до той поры, пока их труд является необходимой составляющей достижения этой зловещей цели. Несмотря на все трудности и извилистые пути развития самых различных культур и цивилизаций, предшествовавших нашей, естественной функцией их экономики было производство чего бы то ни было ради обеспечения жизни. Даже капитализм в своем неуемном поиске все новых путей получения прибыли автоматически подразумевал, что прибыль и жизнь — категории как минимум совместимые. Наверняка кто-то полагал, что можно пожертвовать какой-то долей жизни ради увеличения нормы прибыли, но тем не менее главный закон оставался незыблем: большая часть производства была направлена на то, чтобы сам трудящийся и его близкие хотя бы оставались в живых. Сейчас же мы имеем уникальную ситуацию: на данном этапе развития государственного капитализма даже эта фундаментальная функция экономики подвергается пересмотру. Отныне и впредь целью общества больше не является сохранение жизни его членов. Более того, все меняется с точностью до наоборот. Основным вопросом, стоящим перед обществом, является необходимость каким-то образом избавиться от лишних сограждан. Причем избавиться самым радикальным способом. С вашего позволения, — вежливый кивок в сторону Холлингсворта, — я бы хотел проиллюстрировать свои теоретические выкладки.

— Как вам будет угодно, — сухо сказал Холлингсворт.

— Ни в коем случае нельзя забывать о новом факторе, оказывающем влияние на экономическую жизнь. Я имею в виду перманентность экономического кризиса. Нет, поначалу при капитализме численность паразитирующих слоев общества действительно была сведена к минимуму. Но в настоящее время былых иждивенцев-потребителей с успехом заменила страдающая собственной гигантоманией бюрократия. Отныне и впредь уровень производства никогда не будет достаточно высоким для того, чтобы обеспечивать стабильный, постоянный рост экономики. Естественно, начинается поиск методов, способных стимулировать этот рост. Появляются различные субституты внутригосударственного соревнования и конкуренции. Возникают искусственно созданные союзы различных государственных корпораций, что сопровождается активной работой всей государственной пропагандистской машины. В общем, все свободные силы государства тратятся на то, чтобы обеспечить соответствие общества и экономики растущим потребностям в производстве оружия и прочего военного снаряжения. На рынке труда вновь появляется и набирает популярность сдельная схема оплаты труда. Подобный

процесс — это своего рода наркотик для экономики. Инъекции нужно делать все чаще, увеличивая при этом с каждым разом дозу коварного лекарства. В конце концов ценой за отказ от конкурентной борьбы в экономике становится, как это ни покажется странным, голова самого чиновника-бюрократа. Общество достигает первой стадии каннибализма: чиновничество оказывается перед лицом необходимости избавляться от части себе подобных, при том что этой части общества присуща изначальная тяга к самовоспроизводству и преумножению собственного количества всеми возможными способами. Пожалуй, впервые в истории наблюдается такая картина: класс, пришедший к власти, в тот же момент оказывается в условиях, при которых он вынужден инициировать процедуру самоуничтожения.

Холлингсворт тем временем был занят весьма важным делом: в уголке его рта обнаружилась какая-то крошка. Он аккуратно дотянулся языком до нее, поддел и смахнул в рот. Затем, чтобы завершить начатую гигиеническую процедуру, он основательно почистил языком стык губ, после чего на всякий случай провел им целиком и по верхней, и по нижней губе.

— Вы должны понимать, — сказал ему Маклеод, — эти господа подвергаются очень сильному давлению. Эти люди и подумать не смеют о том, чтобы сделать что-нибудь, что не совпадало бы с интересами государства. Вот только интересы данного общественного института имеют тенденцию беспрестанно меняться, в результате чего блюсти их становится настоящей пыткой. Чиновники-управленцы прекрасно понимают цену любой своей ошибки и в своей деятельности предпочитают обходиться без излишних, с их точки зрения, проявлений инициативы. Тем не менее нельзя забывать, что от каждого из них постоянно требуют демонстрации оголтелого служебного рвения. Им некогда даже подумать о том, что могло бы понадобиться им самим, — так велико их желание исполнить свой долг перед государством. Возникает конфликт между желанием чиновника обустроить свою частную жизнь и его общественными и партийными обязательствами. Их работа ориентирована на обеспечение коллективного благосостояния. В какой-то момент каждого из них начинает терзать искушение, связанное с мыслями об обогащении личного характера. С точки зрения психологии рано или поздно наступает момент, когда кажется, что пришло время получить по счету. На этом этапе бюрократ оказывается склонен к личностному самовыражению через антиобщественные поступки.

В этот момент Маклеод словно запнулся и замолчал. Вместе с Холлингсвортом они несколько удивленно посмотрели друг на друга. Ощущение было такое, словно оба понимают, что один из них наговорил много лишнего, а другой — выслушал это липшее, даже не пытаясь перебить его.

— Я слушаю, слушаю, — почему-то шепотом заверил Маклеода Холлингсворт, продолжая обследовать языком уголки рта.

— Они чувствуют непреодолимую тягу к тому, чтобы совершить… — Маклеод сделал паузу и продолжил говорить, приняв, как я понял, решение отрезать себе все пути к отступлению. — …стремление совершить какое-нибудь антигосударственное деяние. Какое именно, не важно. Достаточно того ощущения, что этот поступок не логичен, ничем не обоснован и, самое главное, губителен для них самих, если о нем станет известно карающим органам государства. Как видите, наши чиновники-управленцы теряют самоидентификацию и начинают бессознательно сотрудничать с государством, когда оно приступает к восхитительному в своем безумии пожиранию своего же обслуживающего персонала.

Но позвольте мне не оплакивать тяжелую и трагическую судьбу этих уважаемых джентльменов. То, что с ними происходит, — не более чем мелкомасштабное отражение процессов разрушения, происходящих как в ходе столкновений между армиями, так и внутри экономик обеих противоборствующих сторон. Война становится единственным методом накопления как капитала, так и других материальных ценностей. Благодаря умелой пропагандистской аранжировке вечной безумной оперы патриотизма, этот дикий способ производства некоторое время сможет поддерживать существование государства. Но что же дальше? Следует учитывать, что по мере того, как рабочий класс истощается под воздействием потогонной системы, действующей на предприятиях, качество и объем выполняемой каждым сотрудником работы неизменно сокращается. Наступает момент, когда эффективными оказываются лишь самые жесткие, даже жестокие меры поддержания экономики на плаву. Государство задействует механизмы принуждения к труду. Появляются обязательные работы, а затем как венец концепции принудительного труда — этот ад, как и полагается, внутренне структурирован и разделен на отдельные круги — от имени государства создаются концентрационные лагеря.

— Да-да, и газовые камеры, — громко, но как-то неосознанно произнесла Ленни. По всей видимости, она только что не то проснулась, не то вышла из какого-то оцепенения.

— Концентрационные лагеря, — повторил Маклеод, — и их двойник — тайный закрытый город, где для государства куется новое оружие невиданной доселе разрушительной силы. Эти явления сопутствуют одному из важнейших, но не сразу заметных разрушительных процессов, происходящих в обществе, — деградации знаний. В прошлом наше коллективное понимание было ограничено лишь способностями человеческого разума воспринимать новую информацию. Теперь же его ограничивает общественный механизм, интересы которого требуют, чтобы большинство населения пребывало в невежестве. Таким образом, мы получаем следующую картину: миллионы людей будут уничтожены в концентрационных лагерях, в то время как немногие будут преспокойно жить своей прежней жизнью буквально в нескольких милях от этих фабрик смерти. И при этом не будут знать о происходящем ничего, ну или почти ничего, за исключением каких-то обрывков информации и слухов.

Чудовищный опыт предыдущей войны дает лишь слабое представление о том, что грозит нам в будущем. Как всем известно, во время предыдущего мирового кризиса была сделана квазисистемная попытка уничтожить ту часть населения страны, которая была неспособна к производительному труду в государственной экономике. Эксперимент в чистом виде не удался: критерии отбора были размыты по всякого рода религиозным, национальным и политическим категориям. По мере нарастания угрозы новой войны, а уж тем более после того, как она начнется, общество и вовсе не сможет позволить себе роскошь присутствия в своем составе даже малого количества людей, не участвующих в общем производстве. Иждивенцы любого рода станут неприемлемыми для общества. Старики и даже дети будут уничтожаться в массовом порядке, и это отбор станет началом всеобщего конца. Сначала будет создан орган отбора, который будет являться составной частью общественной структуры. Отказаться от него будет не легче, чем отказаться от руководящей роли государства. Если Молоха не кормить, то с его голодной смертью наступает и крушение последнего круга ада, нет, всей его сложной концентрической структуры. Итак, год за годом ненужные граждане будут уничтожаться, сначала тысячами, а затем и миллионами — до тех пор, пока в конечном обострении противоречия в ненасытную топку этой чудовищной машины не пойдут и сами производители. Менять что-либо будет уже поздно: как-никак от этого процесса будет зависеть стабильность в обществе.