Берег варваров
Шрифт:
Маклеод перевел дыхание.
— Война — перманентное состояние общества в будущем. А значит, последний аргумент апологета и соглашателя ничем не лучше, чем первый. Если один из блоков и сумеет уничтожить противника полностью, то и сам понесет тяжелейшие потери. Все это приведет к полнейшему обнищанию выжившего населения. Вновь возникнет необходимость, пусть и на более скромном уровне, прибегнуть к войне как к единственному способу решения экономических и политических проблем при развитом государственном капитализме. Победившая в войне сторона обнаружит, что для обеспечения экономики достаточным количеством рабочей силы стандартных технологий и методов эксплуатации ей уже не хватает. Следовательно, остается прибегнуть к самым нестандартным, экстравагантным, изощренным способам эксплуатации не только оставшихся в живых побежденных, но и немало поредевшего личного состава армии-победительницы. Потребности пытающегося выбраться со дня пропасти государства будут столь велики, а эксплуатация столь жестока, что в обществе вмиг назреет новое противостояние — уже неважно, по какому формальному признаку. Вновь начнутся военные столкновения — уже с иным распределением сил и союзнических группировок, что в сочетании с голодом, гражданской войной и парализованной, разрушенной экономикой довольно быстро повергнет жалкие остатки человечества в состояние варварства.
— Ваша речь закончена? — грозно спросил Холлингсворт.
— Итак, вы очень скоро придете к власти, — сказал Маклеод, словно не заметив вопроса, — но вы получили в свое распоряжение не здоровый организм, а раковую опухоль кризиса. Что ж, остается лишь посмотреть, как вы будете вкушать эти прекрасные плоды.
— Хватит, прекратите! — скомандовал Холлингсворт.
Эхо окрика Холлингсворта стихло, и в комнате вновь воцарилась тишина.
— Я считаю себя обязанным обсудить перспективы, вырисовывающиеся перед социализмом, — медленно произнес Маклеод, — это займет еще несколько минут, и на этом я закончу свое выступление.
Холлингсворт откинулся на спинку стула и мрачно заявил:
— Я здесь не для того, чтобы выслушивать ваши оскорбления. Извольте выражаться так, чтобы ваши замечания не носили личного характера.
— Существует возможность обратить вспять тот процесс, который я только что обрисовал перед вами. Это средство на данный момент не является сверхпопулярным, но другого у нас попросту нет. Я говорю о той идеологической платформе и разработанной на ее базе программе, которую можно весьма вольно назвать революционным социализмом. Данная концепция подразумевает создание общества, где весь народ владеет и управляет всеми средствами производства, в противовес тому, что существует во всем мире в настоящее время. Кроме того, эта идеология основывается на концепции подлинного равноправия: в этом обществе каждый работает в соответствии со своими возможностями и каждый же получает в соответствии со своими потребностями. Речь идет об обществе без эксплуатации, об обществе торжества справедливости. Как видите, это полная противоположность тому, что я только что вам предсказывал.
Спрашивается, как же этого достичь. Вот тут-то мы и подходим к поворотному моменту во всей истории человечества. Мы, к сожалению, слишком долго полагали, что победа социализма неизбежна. Эта ошибка привела к тому, что мы расслабились и в итоге оказались неспособны бороться за торжество своих идей. Социализм, конечно, неизбежен, но при одном условии, а именно — при наличии цивилизации. Нам просто как-то в голову не приходило, что нужно рассматривать историческую перспективу, в которой это условие может и не соблюдаться. Социализм, как я уже говорил, это вам не коврик, о который политики могут вытирать ноги, предварительно вырезав его ножницами из куска ткани себе по вкусу. Наступление эпохи социализма зависит от потенциала человечества, а это, между прочим, вопрос открытый. В привычных философских терминах и категориях его не решить. Вполне вероятно, что некоторые необходимые условия для возникновения социализма так никогда и не появятся, по крайней мере одновременно. Ну не соберется вместе достаточное количество людей с необходимым уровнем развития сознания и достаточным желанием изменить этот мир. Можно сказать, подумаешь, — не сейчас, так рано или поздно наберется критическая масса человеческого материала нужного качества. Только ждать этого момента, может быть, придется лет сто, если не больше, а как раз именно времени у нас сейчас и нет. За сто лет, вполне возможно, рухнет весь этот мир. Все то, что было создано человечеством за века и тысячелетия истории.
До сих пор я говорил в самых общих, отвлеченных терминах, и, наверное, это звучало не слишком убедительно. Так вот, я со всей ответственностью заявляю, что на данный момент мы находимся в практически безнадежной ситуации. Идеология революционного социализма существует в настоящее время лишь в виде разрозненных фрагментов и осколков. Мы погружены в темные времена. Мировой пролетариат инертен и словно впал в историческое оцепенение. Самое страшное, что рабочие разобщены и четко делят друг друга на принадлежащих к одному блоку или же к другому. Вдали, за горизонтом, на самом отсталом на планете континенте революционные ферменты провоцируют некоторое брожение. К сожалению, даже там революционные силы уже подавлены как извне, так и изнутри представителями государственного капитализма. С началом войны, как вы понимаете, ситуация вряд ли улучшится. Судя по всему, деградация гуманитарной составляющей цивилизации произойдет даже быстрее, чем распад государства. И к тому времени, когда два великих колосса начнут кромсать друг друга, порождая на свет сотни окровавленных лилипутов, вряд ли можно будет рассчитывать на то, что революционный социализм будет выступать в качестве одной из ведущих идеологий во множестве, несомненно, грядущих гражданских войн. Уничтожение большей части производственных мощностей на планете станет неразрешимой проблемой для всего человечества. Одна надежда на то, что государство разложится и деградирует быстрее, чем человеческая мораль и сознание. Тогда в противовес чудовищной несправедливости и неравенству государственного капитализма в людях сохранится сила воли и твердая убежденность в том, что так жить больше нельзя. Я полагаю, что при таком ходе развития событий массами, в первую очередь трудящегося населения, будет воспринято революционное сознание. Был ведь уже даже на нашей памяти случай, когда локомотив истории помчался с невероятной скоростью. Мы сами были свидетелями тех десяти лет, которые пронеслись как один день. И наоборот, тех считанных дней, каждый из которых был равен по значимости как минимум десяти годам. Опираясь на этот опыт, я смею предположить, что Ленин завтрашнего дня может появиться, стремительно обогнав за час целое столетие. Я лишь надеюсь на то, что революционная решительность и убежденность, равной которой еще не знала история, вычистит Землю, пройдется по ней, как метлой, освобождая ее от всей нечисти. И тогда все эти слова и мысли, сложные, заумные, трудные порой для понимания, найдут свой отклик в сердце даже самого дремучего и неграмотного крестьянина. Я верю, что настанет день, когда теоретик социализма не будет подстраивать свою мысль под язык масс, а наоборот, миллионы людей смогут легко, опираясь на свой жизненный опыт, умом и сердцем воспринять его идеи.
Роль теоретика в такие времена возрастает многократно. Культура революционного социализма не создается в один день. Кроме того, немногие из нас доживут до того времени, когда наши идеи станут востребованы массами. Тем не менее кто-то должен дожить, кто-то должен будет возглавить революционное движение. В переломные моменты истории, в дни революции роль личности также оказывается решающей. Сейчас речь не идет ни о создании мощной партии, ни о привлечении на нашу сторону армии сочувствующих. Мы не будем пытаться затмить зарево доменной печи государственной пропаганды нашей свечой. Сейчас нам нужно другое: мы должны упиться, должны осваивать навык работы с теми немногими, кто верит нам и в наши идеи, и если некое ядро нашего движения переживет этот чудовищный ураган, то мы окажемся на гребне волны грядущего революционного движения, ибо только у нас будет накоплен огромный опыт выживания и столь необходимый багаж знаний о недавней истории, расстановке сил и настроениях в обществе. Да, мы окажемся единственными, кто будет готов реально шагнуть на авансцену истории с готовой программой действий.
Да, проблем у нас будет предостаточно. Нас будет преследовать призрак проигранной войны и погибшей революции. Что ж, мы не отказываемся от нашей ответственности. Пусть этот призрак всегда остается с нами. Ибо если мы забудем о том, что совершили раньше, если вдруг вновь решим, что наша партия всех партий может дать ответ на все вопросы, все наши подвиги и страдания, а также самопожертвование и борьба миллионов людей во всем мире вновь окажутся напрасными. Мы не имеем права замыкаться на каких-либо идеях как на догме. Мы не должны использовать государственную машину и юридические процедуры для принуждения. Есть лишь два незыблемых принципа: свобода и равенство. Без них мы ничто. Попрание одного из них неизбежно выхолащивает смысл другого. Этот урок нельзя забывать. Да, конечно, наша решимость и наша борьба будут приводить к кризисам. Вокруг нас будут раздаваться голоса, которые нам не захочется слышать. Будут и работающие вхолостую машины, и отказывающиеся трудиться люди. В какой-то период возможна неразбериха, разруха и падение производства. И если мы при поддержке масс сможем преодолеть это, то победа революции будет неизбежной. Но если ради преодоления трудностей мы пойдем на попрание священных принципов свободы и равенства, революция вновь погибнет. И тогда какой-нибудь бесстрастный теоретик запишет в своем дневнике: гуманитарный потенциал человечества оказался неадекватен масштабам предложенных историей вызовов.
Если же все пойдет так, как я это вижу, если мы все же победим, то какое славное время настанет для всех нас. Нет, я не пророк, грезящий наяву райскими кущами. Я вовсе не утверждаю, что мы одним скачком, без лишних усилий перенесемся из кромешного ада в рай на земле. Но по крайней мере у нас под ногами окажется твердая почва, ступая по которой мы сможем сами выстраивать сюжет и драматургию той пьесы, в которой будем играть главную роль. Это будет время разительных контрастов, время отчаяния и время надежды. Время, когда даже та несправедливость, с которой вроде бы уже будет покончено, попытается вновь найти себе место в отношениях между людьми. Это будет время, когда… Мы сейчас даже не представляем себе, что откроется нам, что окажется в нашем распоряжении после победы революции. На самом деле мы так мало знаем о себе и о мире и к тому же теряем драгоценное отпущенное нам историческое время в борьбе друг с другом и с природой. Так вот, новое время даст нам возможность оглядеться и заняться подлинным познанием мира. Мы должны наконец разобраться в том, что все-таки сможем понять, что рано или поздно постигнем, а что останется на веки непознанным и недостижимым. Может быть, мы наконец сумеем понять, дано ли человеку организовать свою жизнь, во-первых, в согласии с природой, а во-вторых — в согласии с требованиями, выдвигаемыми разумом, или же нам суждено так и оставаться самой большой ошибкой природы, самым бестолковым животным на планете. Впервые в мировой истории человек освободится от враждебного воздействия окружающей среды и сможет в конце концов разобраться, какие подлинные проблемы познания мира и самого себя стоят перед ним. Да, как бы мне хотелось дожить до этого дня! Уверяю вас, жить в те времена будет гораздо интереснее, чем сейчас.
На лице Маклеода блуждала улыбка. Он словно забыл, кто он, где находится и почему здесь оказался. Ощущение было такое, что он мысленно перенесся куда-то туда, в будущее, которое раскрылось перед ним во всей своей красе, — то будущее, которое должно стать новой весной человечества, захватывающим путешествием в незнаемое и заслуженной наградой. Вдруг Маклеод непроизвольно напрягся и несколько раз моргнул. Казалось, этот сладостный мираж так и норовил исчезнуть прямо у него на глазах.
И тут заговорил Холлингсворт. При этом голос его был весьма недовольным:
— Да вы, оказывается, любите побаловать себя. Вы только посмотрите, — он даже похлопал в ладоши, — взрослый серьезный человек — и балует себя приятными пустячками. Ну прямо дитя малое.
Речь Маклеода была закончена. Наваждение ушло, и его лицо вновь стало серым, словно каменным. Его по-своему оживлял лишь нервный тик, по-прежнему заставлявший вздрагивать одну щеку. Мрачным, глухим голосом он произнес:
— Похоже, я несколько увлекся.
— Увлеклись, говорите? — Холлингсворт был вне себя от злости. — Да вы просто решили проверить мое терпение на прочность. И спрашивается, ради чего все это? Ради чего злоупотреблять моим хорошим отношением? То вы, видите ли, вещаете мне об одном великом проекте, то перескакиваете на другой. Да если бы я не был человеком вежливым и воспитанным… — Эту фразу Холлингсворт договаривать не стал. — Вы мне лучше вот что скажите, — проникновенным голосом обратился он к Маклеоду, — неужели такой человек, как вы, с учетом всего накопленного вами жизненного опыта, неужели вы ничуть не устали?