Берег Живых. Наследники Императора
Шрифт:
– Смерть… – выдохнул измученный воин.
– Да, – кивнул Колдун, и его голос полился завораживающе, почти гипнотизируя. – В дебрях зачарованных лесов Данваэннона, по которым когда-то бродили сами фэйри, растёт удивительный цветок. Он носит поэтичное имя Аэнну’Глайи, «Звёздные искры». Лепестки его белоснежны и словно наполнены мерцанием. В ночи распускается он, отгоняя тьму и услаждая взоры. Эльфийский народ издавна восхищается его совершенством. Нектар Аэнну’Глайи сладок… и смертелен. Но смерть от этого редкого яда легка, как белоснежные
Взгляд Метджена, обращённый к кинжалу, светился тоскливым вожделением. Он надеялся и вместе с тем не мог поверить, что всё это не было лишь очередной мучительной игрой.
– Твоё время пришло. Твоё имя запомнят, – мягко заверил его Колдун. – Ты – герой, Метджен из рода Эрхенны.
С этими словами неуловимым движением он вонзил кинжал в тело пленника. Метджен не вскрикнул – только дёрнулся и коротко вздохнул. Кажется, он был счастлив, несмотря на свой страх перед грядущим судом Стража Порога.
Колдун закрыл ему глаза и некоторое время созерцал истерзанное тело. Потом он обернулся ко второму воину. Взгляд его серых глаз был почти ободряющим.
– У тебя другая судьба, Павах из вельможного рода Мерха, – произнёс он.
Воин почувствовал, как холодеют его кости. Нет, он не мог позволить страху завладеть собой. Он был сыном знатного рэмейского рода, избранным, телохранителем самого наследника трона Таур-Дуат. Но как он мог противостоять тому, чьё существование даже не было возможным? Не мог ходить по земле тот, кто в равной степени умел обращаться и к магии демонов, и к магии фэйри. Слишком разная кровь, разная энергия. Однако проклятый маг был здесь, перед ним.
– Чего ты хочешь? – обречённо спросил воин.
– Я всего лишь исполняю то, на что все мы согласились.
– Но мы исполнили свою часть уговора… Мы сделали всё, что могли!
– Знаю. Но история должна быть достоверной. Тебе потребуется немного… измениться.
Колдун подался вперед, окидывая Паваха оценивающим взглядом. Воин невольно отпрянул, насколько позволяли оковы.
– Как интересно, – промурлыкал Колдун, поводя носом. – И правда, Проклятие Ваэссира… Ну что же, приступим. У нас не так много времени, чтобы сделать из тебя героя.
Дальнейшее Павах не хотел помнить.
Потом пришли рэмейские солдаты, но освобождение казалось не больше чем сном. Даже в полузабытье он помнил слова, болезненно ввинчивавшиеся в его сознание: «Ты никому не расскажешь».
Тремиан остановился и отдышался. В груди у него кололо от непривычно долгого и быстрого бега. Воздух пустыни, сухой и горячий, вторгался в лёгкие и обжигал их. Но времени на отдых не было. Преследователи были упорны, и участь его казалась неотвратимой, как Дикая Охота в Последний День Года. Точно свора гончих Каэрну, рогатые воины шли по его следу. У Тремиана не было возможности ни добраться туда, где ему могли помочь, ни даже послать весть. А его семья… семья… Нет, нельзя было думать о них. Это иссушало и без того оскудевшие силы.
Прищурившись, он огляделся. Сумерки сгущались. Его окружали лишь недружелюбные красноватые скалы, среди которых кое-где пробивались тощие деревца, словно желавшие проверить, смогут ли они выжить
В отличие от большинства представителей своего народа, Тремиан Арель не боялся смерти. В конце концов, Великая Река Апет тоже несла свои воды к Малахитовому Морю, как и реки Данваэннона. Если повезёт, однажды она отнесёт его в Страну Вечного Лета. К тому же Тремиан любил Таур-Дуат больше, чем свою родину, любил даже своенравную пустыню Каэмит. Владыка песков, говорили, покровительствовал чужестранцам. Данвейн и Каэрну вряд ли отзовутся ему здесь, так далеко от тенистых лесов Данваэннона. Но кто знал, возможно, его услышит хозяин этих песков.
– О Ты, чья могучая поступь заставляет содрогнуться самих Богов, дай мне немного времени – вот все, о чем прошу Тебя… И сохрани моё тело, – прошептал Тремиан по-рэмейски и бессильно опустился на песок. – Моя жизнь – единственное, что я могу принести Тебе в жертву.
Он не знал, был ли услышан, но хотел в это верить.
Тремиан вслепую нащупал ножны и достал кинжал. Другого оружия не уцелело. Надежда была совсем слабой, но он должен был попытаться.
Арель рассёк и без того истрёпанную тунику и, морщась, вырезал на своём теле небольшой знак – эльфийскую руну, переплетённую с рэмейским иероглифом. Ещё несколько таких знаков последовали за первым. Тремиан шипел от боли, но продолжал. Несведущему взору эти знаки не сообщили бы ничего – просто ритуальный узор, наносимый на собственное тело тем, кто отчаялся получить достойное погребение и надеялся, что Боги всё же услышат его. Но Тремиан верил, что хотя бы в таком виде его весть достигнет старого друга. Тот сумеет прочесть знаки, сумеет понять всё правильно…
Когда воины нашли его, он успел закончить своё дело и сидел, прислонившись спиной к скрюченному деревцу. Кровь заливала его одежду, дыхание ослабело.
– Помер, что ли? – услышал он голос одного из солдат.
– Может, и к лучшему… для него.
– Делай, что должен! Не время для слабости.
Тремиан с усилием открыл глаза и посмотрел на окруживших его рогатых воинов со всей величественностью высокорождённого аристократа Данваэннона. Голос его был хриплым и тихим, но звучал твёрдо.
– Вы ведь знаете, что моя смерть повлечет за собой? – спросил он.
– То, что нужно, – с непроницаемым лицом пояснил один из солдат – похоже, глава отряда.
– Ты действительно в это веришь? – усмехнулся Тремиан и покачал головой. – Столько лет… и всё зря…
– Хочешь сказать что-нибудь напоследок?
– Хочу, но не тебе, – вздохнул Арель, устало закрывая глаза. – Мне не просто так отказано в справедливом суде… хотя мне есть что сказать Владыке Секенэфу, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.
«Надеюсь, ты получишь мою весть, друг… – подумал Тремиан, собирая остатки сил для последнего рывка. – Прими мою жертву, о Сатех, Владыка Первородного Огня. Ты дал мне время… сохрани моё тело…»
Он не стал подниматься навстречу своей смерти. Прежде, чем воины накинулись на него с мечами, Тремиан Арель, высокорождённый аристократ Данваэннона, вонзил в себя кинжал, обрывая и без того истончившуюся нить своей жизни. Обескураженные солдаты остановились над его телом. Кто-то обронил негромкое ругательство.