Береговая операция

Амиров Джамшид Джаббарович

Нечипуренко вздрогнул. Он знал, к чему его готовят в шпионской школе, но надеялся в душе, что война кончится, все как-то обойдется, и он сможет как-нибудь пристроиться к богатой и спокойной жизни. А теперь все должно было начинаться сначала: постоянные страхи, игра со смертью. Нет, он не хочет, не согласен. Все что угодно, но не это!

Ренау будто читал мысли Нечипуренко. Он решил одним ударом сломить его сопротивление. Ренау нажал кнопку звонка. В кабинет вошел его ближайший помощник обер-лейтенант Роберт Фоттхерт.

— Роберт, — обратился к вошедшему Ренау, — позовите Вилли Пуура, и, пусть он наставит ему, — Ренау кивнул в сторону Нечипуренко, — несколько фонарей. Вилли — боксер и знает, как это делается.

Да, кстати, если уж делать, так все сразу. В какую руку ранен этот Никезин из девятой камеры?

— В левую, выше локтя, кость задета, — ответил Фоттхерт.

— Откуда такие подробности, Роберт? Ты что, пригласил к нему профессора-рентгенолога из Берлина? — расхохотался Ренау.

— Обошлось без рентгенолога, — ответил Фоттхерт. — Я просто вспомнил, как этот Никезин двинул левой рукой нашего Вилли, когда тот стал выворачивать ему правую. Вилли едва удержался на ногах.

— И такой герой должен завтра в шесть часов утра умереть… — меланхолически заметил Ренау. — Пусть ему в этом поможет бог и Вилли Пуур. А заодно, пусть Вилли прострелит левую руку господину Нечипуренко.

— Я не хочу! — взметнулся со стула Нечипуренко.

— Молчать! Хайль Гитлер! — гаркнул Ренау. — Ну! — И он вперился бешеным взглядом в Нечипуренко.

— Хайль Гитлер! — пробормотал Нечипуренко и сник.

— То-то же! — И Ренау, уже вновь спокойно, продолжал своим мягким бархатным баритоном: — Скажешь Вилли, пусть он работает чистенько и не заденет, упаси бог, кость. И пульку пусть протрет спиртиком, чтобы не было никакого абсцесса. Нам невыгодно, чтобы господин Нечипуренко, а с завтрашнего дня товарищ Никезин, долго болел. И, кроме того, мы должны беречь его руки, так как он замечательный музыкант. Ты слышал, Роберт, как господин Нечипуренко играет на аккордеоне?

— Да, слышал, конечно, гер гауптман, — ответил Фоттхерт. — Я могу пойти распорядиться?

— Нет, побудь с нами, Роберт, на рассвете мы расстанемся, и ты должен быть в курсе всех дел. Садись.

Фоттхерт уселся в мягкое кресло и закурил.

— Так вот, — вновь обратился Ренау к Нечипуренко. — Вы должны знать, что с вами произойдет, как только вы станете Петром Никезиным. Впрочем, я несколько забегаю вперед, вы должны еще кое-что услышать как Нечипуренко. Фоттхерт, — обратился Ренау к своему помощнику, — на какую сумму вы открыли счет на имя Нечипуренко в швейцарском банке?

— На пять тысяч американских долларов, — ответил Фоттхерт. — Зелененькие бумажки очень устойчивы.

— Вы разделяете точку зрения обер-лейтенанта? — спросил Ренау Нечипуренко.

Нечипуренко кивнул головой и осклабился в довольной улыбке.

— Так вот, Нечипуренко, — продолжал Ренау, — это задаток, аванс, мелочь. А сейчас нам еще придется потревожить ефрейтора Шульца. Он умеет сапожничать, а ваши сапоги, — и Ренау воззрился на кирзовые сапоги Нечипуренко, — явно нуждаются в ремонте.

— Да нет, сапоги у меня вроде крепкие, — ответил Нечипуренко и невольно взглянул на свои громадные ноги.

— Отдаю должное вашим крепким русским сапогам и, кстати, вашему неплохому знанию немецкого языка. (С приходом Фоттхерта они незаметно перешли на немецкий язык, которому Нечипуренко обучился в шпионской школе). Но немецкий язык вам в ближайшем будущем не понадобится, наоборот может вас подвести. А вот ваши сапоги вас, несомненно, выручат. В каблук нужно будет заделать небольшой запас бриллиантиков — так удобнее их хранить. Они понадобятся и вам, и еще кое-кому в тех местах, где вам придется обосноваться. Ясно?

— Так точно! — пробасил растаявший Нечипуренко. Он поклонялся одному богу — деньгам, и раз они у него будут — все остальное ему уже казалось нестрашным.

— Ну, а теперь слушай, — сказал Ренау, — что с тобой произойдет, после того как в тебя вселится душа Петра Афанасьевича Никезина. Мы тебя подбросим вместе

с твоим замечательным аккордеоном на одну из дорог, где наступают русские, где-нибудь в районе Грюнвальда. Ты попадешь в госпиталь легкораненых. Там ты присмотришься к выписывающимся бойцам или старшинам, запомни, какие нам нужны приметы: рост средний, примерно сантиметра сто семьдесят два, волосы светлые, глаза голубые, худощавый. Постарайся выбрать такого, который имеет отличия и не имеет семьи. Постарайся узнать о нем, как можно подробнее. Ты определишь его направление, дашь нам точно знать приметы, фамилию, имя, время его отъезда из госпиталя, а остальное не твое дело. На связь можешь выходить в любое время. Сейчас всюду трещат рации, и твою передачу никто не засечет. Наши на приеме работают круглосуточно. А дальше живи, лечись, отдыхай до той поры, пока тебя не отправят в глубокий тыл. Ты получишь наши указания, где и когда обосноваться… Кличка твоя «музыкант», пароль — наша чудная старая песенка «Майн либер Августин». Ты ее очень мило играешь на аккордеоне. Запомни это. Вот все, что от тебя требуется. Понял?

— Понял, — скучным голосом ответил Нечипуренко. Он вспомнил, что сейчас ему предстоит неприятная процедура.

— Все, желаю успеха. И да хранит тебя бог, впрочем, я опять забыл, что ты коммунист и в бога не веришь. Фоттхерт, проводи его к Вилли, а сам возвращайся обратно.

Фоттхерт вышел с Нечипуренко и через несколько минут вновь вернулся в кабинет к Ренау.

— Ну, Фоттхерт, настала пора поставить все точки над «и». Завтра на рассвете мы отсюда уходим. Думаю, что к обеду здесь уже будут русские. Я — на запад, а ты — на восток. Вы пойдете в Грюнвальд, там уже русские, и тебе придется облачиться в форму советского лейтенанта, она на тебе, кстати, неплохо сидит. С собой возьмешь агента номер восемнадцать и, самое главное, с вами пойдет еще один лейтенант. В Грюнвальде вы сможете чувствовать себя в безопасности у свиноторговца Виттенберга, у него все в порядке. Никезина вы сбросите где-нибудь по пути, пусть сам добирается в местечко, где расположен госпиталь. Особого труда вам вся эта операция не доставит.

Дороги запружены и военными, и мирными немцами, В этом котле сейчас не поймешь, кто, куда и зачем идет, — тем лучше для нас с вами. Мы передадим Виттенбергу все, что сообщит новорожденный Никезин, если вы не сможете принять его передачу сами. Того, кого он вам пошлет, перехватывайте, сообразуясь с обстановкой, и вот тогда этот лейтенант, который отдыхает сейчас наверху, обретет свое новое воинское звание и новое имя. Как только это с ним произойдет, вы, Фоттхерт, можете уходить. С ним останется агент N 18, фрейлейн Луиза, она же сержант медицинской службы Татьяна Остапенко. Перед уходом организуйте в Грюнвальде какой-нибудь симпатичный взрыв, чтобы пострадало побольше русских или немцев — это все равно и, кстати, если это можно будет, изобразите взрыв как месть народа или преступление самих русских, в зависимости от обстоятельств. Это будет очень неплохо. В общем, Роберт, уходите из Грюнвальда с музыкой, вы это умеете.

— Вилли Пуура оставь там, у Виттенберга, пусть присмотрит за стариком и доведет дело до конца. Мы его оттуда потом вытащим. А не вытащим — невелика печаль, он грубиян и пьяница, а нам с тобой, Роберт, предстоит еще очень тонкая работа, мы еще повоюем. Почему ты не спрашиваешь меня, Роберт, где, как и за кого мы будем воевать?

— Если разрешите, то спрашиваю, герр гауптман. За что — мне понятно, — за наш фатерланд, но для кого? Вот это я пока не знаю.

— Я не могу тебе, Роберт, пока рассказывать всего, — сказал Людвиг фон Ренау, — но ты неглупый человек и поймешь то, что я тебе сейчас скажу. Тот парень, который пойдет с вами в Грюнвальд, а сейчас отсыпается на моей кровати, — американец, его зовут Боб Кембелл, и этим все сказано. Ну иди, тебе нужно хорошо отдохнуть.