Берестяга
Шрифт:
— Почему тебе такое на ум пришло?
— Мне кажется, что все отцы хотят, чтобы у них были сыновья.
— Мне еще до твоего рождения хотелось, чтобы у меня росла дочь. Так что, Синяя девочка, пусть тебя этот вопрос больше никогда не тревожит. Я счастливый отец.
Таня прижалась своей щекой к отцовской — щетинистой, колкой — и зашептала:
— Какой ты хороший, папка. Ты просто замечательный. Ни у кого больше нет такого.
— Да что с тобой, Синенькая?
— Ничего. Просто мне очень хорошо.
«Синенькой» Таню называл только отец. Таня сама стала виновницей прозвищу. Она была совсем
— Папуля, посмотри, какая я стала хорошая: синенькая, синенькая!
— Синенькая?
— Во! Посмотри на щечки. Синенькие?
— Красненькие.
— Ой! Я перепутала, — смутилась девочка.
Так вот и стала Таня «Синей девочкой». И знали об этом только двое: Таня и ее отец.
И сейчас Синяя девочка смотрела на снегопад за окном, а сама мечтала о сказочном Джине, который смог бы исполнить любое ее желание. Первое, что потребовала бы она от него, — это мгновенного прекращения войны. А во-вторых, чтобы он перенес ее на Андреевскую переправу, на Оку… И чтобы опять было лето. Чтобы рядом в шалаше лежал и курил папка, а кругом — тихо-тихо. И только слышалось бы ворчание реки у подмытого берега да как гуляет в теплой воде рыба… И вдруг… Чистый звон колокольчика: ожила донка. И вдруг…
— Самарина, — это голос не из сказки про Синюю девочку. Это голос Прасковьи Егоровны. — Самарина, что с тобой?
— Простите, задумалась.
На задней парте захихикали сестры Нырчихи. Юрка Трус ехидным шепотком пропел:
— Извела меня кручина…
Таня покраснела и опустила глаза.
— Садись, Самарина, — разрешила учительница.
Таня села и тут же уронила голову на руки…
Она возвращалась домой одна. Шла медленно, машинально. Не обращала внимания на крепчающий мороз. На краю деревни навстречу ей выбежал пес слепого Филата Смагина — Сигнал. Он каждый день встречал здесь девочку и этим высказывал ей свою дружбу. Сигналка любил Таню бескорыстно. А она всякий раз старалась его чем-нибудь угостить. Сигнал брал маленькие кусочки хлеба или лепешки из вежливости и съедал принесенное осторожно и неторопливо, чтобы Таня не подумала, будто он встречает ее потому, что она приносит ему эти кусочки — очень дорогого сейчас и особенно для приезжих — хлеба. Сигнал никогда не был попрошайкой. Больше того, он никогда не брал из рук чужих съестного. Да и сыт был всегда. Сигналка для своего слепого хозяина — незаменимый помощник, оттого в семье Филата собаку никогда не забывали накормить.
Нет, Таня нравилась Сигналке никак не за подношения. Старый пес верно угадывал, что у этой девочки доброе сердце. Это он сразу определил, когда увидел, как она заспешила к его хозяину, чтобы помочь ему перейти застывший ручей по обледеневшему жиденькому мосточку. Сигналка почти безошибочно распознавал людей по их отношению к слепому.
Вот с того раза, когда Таня помогла перейти Филату через ручей, Сигнал почти каждый день и встречал ее возле своего дома, а после провожал до поворота на главную деревенскую улицу. Провожал бы ее и дальше, но Сигналка знал, что в любую минуту может понадобиться хозяину.
А сегодня Таня не заметила своего друга. Сигналка старательно вилял хвостом и шел
Чтобы обратить на себя внимание, он лизнул шершавую и холодную рукавичку девочки. Таня удивленно поглядела в его сторону и улыбнулась.
— Сигналка? Ты?
Больше она ничего не сказала, а положила руку в холодной шершавой рукавичке ему на голову. Так они и шли по неширокой, расчищенной в сугробах дороге, от которой то справа, то слева, словно траншейные ходы, были прорыты смежные тропки к каждому крыльцу. Таня еще никогда до приезда в Ягодное не видела таких снежных заносов. Было похоже, что деревенские дома оделись в снежные шубы, спасаясь от лютых холодов, которые пришли на землю в ту зиму.
На углу главной деревенской улицы Сигналка остановился и проводил уходящую девочку тревожным взглядом. Ему надо было возвращаться домой, а он все стоял на месте и смотрел Тане вслед.
Девочка по-прежнему шла медленно, низко наклонив голову и опустив руки.
Сигналка уже решил возвращаться, как вдруг заметил, что навстречу Тане выбежал мальчишка. Собаке показалось, будто этот мальчишка — Танин обидчик. Сигналка ринулся к девочке. Бегал Сигналка так, как не бегала ни одна собака в Ягодном: даже волки не могли тягаться с ним.
Возле Тани Филатов поводырь остановился как вкопанный, ощетинился и зарычал на мальчишку, но тут же узнал в нем Берестягу и смущенно отвернулся.
— Ты что, Сигнал? — спросила девочка.
Сигналка посмотрел на нее виновато и медленной рысцой побежал к своему дому. Теперь уже Таня смотрела ему вслед.
— В школе про меня спрашивали? — услышала девочка охрипший голос Прохора и обернулась к нему.
— Спрашивали.
— А ты что сказала?
— Я же не знала, где ты.
— Сказала б, что заболел.
— Не умею врать.
— Ну и не ври! — грубо выпалил Прошка и еще раз повторил: — Ну и не ври!
Таня удивленно поглядела на него.
— На вот, передай своему очкарику, — опять грубо сказал Берестняков и вытащил из кармана шубейки какой-то предмет, завернутый в пеструю тряпку.
— Что это?
— Гляди, не слепая, чай. — Прохор небрежно сунул в руку девочки сверток и решительно зашагал к своему дому.
Таня развернула пеструю тряпку и увидела очки с толстыми стеклами. Девочка даже руками всплеснула.
— Проша! Проша! Обожди!
Прохор остановился. Он обрадовался, что она позвала его, но вид у него был все еще какой-то взъерошенный, обиженный.
Прохор пошел в берестняковскую породу и был не по летам рослым, плотным. Лицо у него смуглое, глаза черные, диковатые. Диковатость взгляду придавали густые сросшиеся брови. Подбородок у Берестяги был раздвоен глубоким шрамом. Еще совсем маленьким Прохор на спор поехал с горы, с какой и взрослые парни не рисковали съезжать. С горы-то с той он съехал, но не смог вовремя отвернуть в сторону и его вынесло на застывшую Видалицу, на бугристый лед. Отчаянный мальчишка ударился подбородком и рассек его до кости. Он не плакал. Это была его первая победа. Прохор впервые победил страх. И в знак той большой победы ему был дарован первый шрам на лице. Шрам на лице мужчины — лучшее украшение.