Берлин-Александерплац
Шрифт:
Вышли из машины, спустились с холма и — в лес.
Хорошо в Фрейенвальде, это — курорт, маленький курорт. Дорожки в саду кургауза, как всегда, аккуратно посыпаны желтым гравием, вон там, в стороне, ресторан с террасой, где мы тогда втроем сидели. На эстраде еще эту песенку пели, как ее? «Хорошо в Швейцарии, горы — справа, слева. Выше всех одна гора под названьем Дева…» Потом он пошел с нею в лес, а меня отшил, за пару сотен продал я бедную девчонку этому мерзавцу и вот теперь из-за него же и влип.
Вот и лес, стоит он в осеннем уборе, ярко светит солнце, не шелохнутся верхушки деревьев.
—
— Ложбинок здесь много.
— Погодите-ка, господин комиссар. Кажется, мы зашли слишком далеко. Это было минутах в двадцати ходьбы от гостиницы. Так далеко, во всяком случае, мы не забирались.
— Но вы же говорили, что вы бежали тогда?
— Да, но только в лесу, по дороге бежать было опасно, мы обратили бы на себя внимание.
А вот и прогалина с покосившейся елью, все осталось так, как было в тот день… Я — вся твоя. Убита она, сердце ее убито, глаза, уста — все неживое… Пройдемся еще немного! Ой, не жми так — задушишь!..
— Видите вон черную ель? Тут оно и есть!
Ехал отряд всадников на низкорослых гнедых лошадках, ехал издалека. Всадники все время расспрашивали про дорогу, пока не добрались до большого озера. Там они спешились, привязали коней к развесистому дубу и пали ниц на берегу озера и стали творить молитву. Потом раздобыли лодку и переправились на другую сторону. Они воспевали озеро, они обращались к нему. Но не клад искали они в этом озере, они хотели только поклониться ему, великому озеру, ибо вождь их покоился на дне его. Вот почему пришли сюда эти люди.
Полицейские захватили с собой лопаты. Карл-жестянщик походил, походил и наконец указал место. Всадили они в землю лопаты и сразу же заметили, что почва рыхлая, стали рыть глубже, глубже, землю выбрасывают наверх из ямы. Ясно, тут уже рыли, в земле попадались еловые шишки. Карл стоит и смотрит, Смотрит и ждет. Ведь это ж было тут, вот на этом самом месте, тут они девчонку и закопали.
— На какой глубине вы ее закопали?
— С четверть метра будет, не больше.
— Тогда бы мы уже нашли ее.
— Да я точно знаю, что это тут. Ройте глубже.
— Ройте. Что ж рыть, если тут ничего нет? Долго рыли. Все вокруг переискали. Из глубины выкопали зеленую еще траву. Значит, тут кто-то не дольше, как сегодня или вчера, копал. Ну, теперь-то она должна показаться. Карл все время зажимает себе нос рукой… Ведь она, должно быть, уже совсем разложилась, сколько времени с тех пор прошло, да и погода стоит сырая. Один из полицейских в яме вдруг спрашивает:
— А что на ней было надето?
— Темная юбка и розовая блузка.
— Шелковая?
— Может, и шелковая. Во всяком случае, светло-розовая.
— Такая?
В руках полицейского кусочек кружевной оборки, она вся в земле выпачкана, но видно, что розовая. Полицейский показал свою находку следователю.
— Может быть, это от рукава? Стали дальше копать. Ясно: тут что-то было зарыто.
Вчера, а может быть даже сегодня, тут кто-то работал. Карл стоит как громом пораженный: так и есть, Рейнхольд почуял опасность, вырыл труп и, вернее всего, бросил его куда-нибудь в воду. Ловок, ничего не скажешь! Следователь посовещался в сторонке с комиссаром, долго говорили, комиссар что-то записывал в книжечку. Затем они втроем возвращаются к машине; один полицейский остался у ямы.
По дороге следователь спрашивает Карла:
— Стало быть, когда вы явились, девушка была уже мертва?
— Да.
— Как вы это докажете?
— А что?
— Как что? А если ваш Рейнхольд скажет, что это вы ее убили или помогали ему при убийстве?
— Тащить труп я ему действительно помогал. А с чего же я бы стал убивать девчонку?
— Да с того же, с чего он ее убил или якобы убил.
— Да я же вовсе и не был с ней в тот вечер.
— Зато вы были с ней днем.
— Да потом-то я с ней ведь не был. Когда я ушел, она еще живая была.
— Трудно вам будет доказать свое алиби.
В машине следователь снова обратился к Карлу:
— А где вы были вечером или ночью после этого дела с Рейнхольдом?
Ах ты, чтоб тебя, ну, ладно, будем играть в открытую.
— Я уехал за границу, он дал мне свой паспорт, я и уехал, чтобы доказать свое алиби на случай, если дело откроется.
— Странно, очень странно. Ну, а зачем вы вообще это сделали? Ведь это черт знает что! Вы с ним друзьями были?
— Да, вроде. К тому же я человек небогатый, а он мне денег дал.
— Что ж, теперь он уже больше вам не друг? Или, может быть, у него денег больше нет?
— Нет, господин следователь, он мне не друг. Вы же знаете, за что я сижу — за дело со сторожем и так далее. Это он меня продал.
Следователь и комиссар переглянулись. Машина мчится стрелой, ныряет в ухабах, подскакивает, шоссе несется навстречу. Здесь я проезжал с нею, дарю тебе сто двадцать дней…
— Стало быть, не поладили вы с ним, и дружбе вашей конец?
— Да уж так это в жизни бывает… (эге, это он меня на пушку берет, нет, брат, по дешевке не купишь, не на такого напал… Ага, постой, знаю, что сказать!) Дело в том, господин следователь, что этот Рейнхольд человек отчаянный, он и меня хотел вывести в расход.
— Вот как, разве он предпринимал что-нибудь против вас?
— Нет, но он намекал на это.
— И больше ничего?
— Нет.
— Ладно, посмотрим.
Труп Мицци нашли два дня спустя в лесу, примерно в километре от той ложбинки. Случилось это так: как только это дело попало в газеты, два огородника заявили в полицию, что недавно видели в тех местах проходившего по лесу человека. Он тащил чемодан, как видно очень тяжелый. Они еще тогда в толк не могли взять, что такое он тащит. Потом этот человек присел отдохнуть в ложбинке. Когда они возвращались полчаса спустя той же дорогой, он все еще сидел там, без пиджака. Чемодана они тогда уж больше не заметили, вероятно он стоял внизу. Они довольно подробно описали наружность этого человека: ростом он примерно 1,75 метра, очень широк в плечах, в черном котелке, в летнем костюме цвета «перец с солью», волочит ноги, будто не совсем здоров, а лоб у него очень высокий и весь в поперечных морщинах.