Берлин-Александерплац
Шрифт:
Вечером, в четверг 9 февраля 1928 года, когда в Осло пало социал-демократическое правительство, в Штутгарте заканчивались шестидневные велогонки с лидерами (победителями вышли гонщики Ван Кемпен и Франкенштейн, набрав 726 очков и покрыв расстояние 2440 километров), а положение в Саарской области, по-видимому, обострилось, в тот же февральский вечер (одну минуточку! Перед вами заморская красавица, таинственная незнакомка. Ответьте на ее вопрос — вы уже пробовали сигареты «Калиф» табачной фабрики
— Ах, Францекен, Францекен, — повторял Мекк, вне себя от радости. — Франц, братишка, ты ли это — глазам не верю, как будто с того света! Я готов был поклясться, что…
— Ну, в чем поклясться? Думал, я опять что-нибудь выкинул? Нет, брат, полный порядок.
Они жали друг другу руки, обнимались так, что кости трещали, с силой хлопали друг друга по плечу, шатаясь после каждого удара.
— Давно мы не виделись, Готлиб, такая уж судьба, А я ведь здесь торгую.
— Здесь, на Алексе? Да что ты говоришь, Франц, как же это мы с тобой ни разу не встретились? Ведь поди сколько раз бежали друг другу навстречу, да, видно, глаза не туда глядели.
— Верно, так оно и было, Готлиб.
Взялись под руку и пошли по Пренцлауерштрассе.,
— А помнишь, Франц, как ты гипсовыми статуэтками торговать собирался?
— Не разбираюсь я в статуэтках. Тут культура нужна, а мы народ темный. Торгую вот снова газетами, ничего, кормиться можно. Ну, а ты, Готлиб?
— Я торгую на Шенгаузераллее с лотка мужским платьем — непромокаемыми куртками и брюками.
— А откуда у тебя вещи?
— Ты все такой же, Франц, все спрашиваешь «откуда?» да «как?». Так только девицы спрашивают, когда хотят получать алименты.
Франц помрачнел, с минуту молча шагал рядом с Мекком, а потом сказал:
— Смотри, влипнешь ты со своими штучками!
— То есть как это «влипнешь», какие-такие «штучки», Франц? Дело есть дело, товар надо покупать умеючи.
Франц не хотел идти дальше, встал, заупрямился. Но Мекк не отставал — болтает, не закрывая рта, уговаривает:
— Зайдем в пивную, Франц, может быть, встретим там этих скотопромышленников — помнишь, которые судились? Сидели с нами на собрании, где ты себе справку достал. Сели они в калошу со своим процессом. Не послушали меня, показали под присягой, теперь изволь выставлять свидетелей, чтоб подтвердили ихние показания. Несдобровать им, брат, свернут они себе шею.
— Нет, Готлиб, я уж лучше воздержусь.
Но Мекк не уступал, и Франц сдался, ведь как-никак это был его добрый старый приятель, пожалуй лучший из всех, за исключением, конечно, Герберта Вишова, но тот стал сутенером, и Франц знать его больше не желает. Зашагали они под ручку по Пренцлауер-штрассе — «Вина, коньяки, ликеры», «Ателье мод», «Варенье, маринады», «Шелка. Дамы света предпочитают натуральный шелк!».
А когда пробило восемь, Франц сидел в пивной с Мекком и еще каким-то немым человечком, который объяснялся знаками. Пир у них шел горой. Франц угощал. Он словно ожил, с наслаждением ел и пил — две порции айсбейна подряд, а потом фасоль со свининой и пиво — кружку за кружкой, Мекк и немой только диву давались. Они сели вплотную друг к другу и облокотились на столик, чтоб никто не подсел, только худая, как щепка, хозяйка не отходила от них: подавала, убирала, наполняла стаканы. За соседним столиком сидели трое пожилых мужчин, которые время от времени поглаживали друг друга по лысинам. Франц с набитым ртом ухмыльнулся и подмигнул в их сторону:
— Что это они там?
Хозяйка придвинула ему горчицу;
— Ну, видать, любят друг друга.
— Похоже на то.
И все трое загоготали, чавкая и давясь. А Франц то и дело повторял:
— Надо себя побаловать! Здоровому человеку побольше есть надо. С пустым брюхом много не наработаешь.
Скот прибывает в Берлин по железной дороге из провинций: из Восточной Пруссии, Померании, Западной Пруссии, Бранденбурга. Блеют овцы, мычат коровы, спускаясь по сходням. Свиньи хрюкают, обнюхивают землю. Вот она, твоя судьба. Бредешь в тумане. Бледный молодой человек берет топор — хрясь! И в тот же миг погасло сознание, пустота…
В девять часов приятели отвалились на спинки стульев, сунули сигары в жирные губы, закурили, сыто отрыгивая.
Тут-то оно и началось.
Прежде всего в пивной появился какой-то юнец, повесил на гвоздик пальто и шляпу, сел за пианино и давай отхватывать.
Народ подходил. У стойки несколько человек затеяли спор. Рядом с Францем за соседний столик уселись двое пожилых в кепках и один помоложе в котелке; Мекк окликнул их, завязался разговор. Тот, что помоложе, с черными сверкающими глазами, бывалый парень из Хоппегартена, рассказывал:
— Так вот, приехали в Австралию — и что же они видят? Песок, голая степь, и ни деревца, ни травинки, ни черта. Пустыня, да и только. А по ней бродят стада желтых овец, их там миллионы. Дикие были овцы. Ими англичане и кормились первое время. А потом и вывозить их стали в Америку.
— Больно нужны американцам овцы из Австралии.
— В Южной-то Америке? Нужны, будь уверен!
— Да ведь у них там быков хоть отбавляй. Они и сами не знают, что с ними делать, — больно много их.
— То быки, а то овцы. Шерсть, понимаешь. Там ведь негров полным-полно, а негр холода не выносит! Англичане получше тебя знают, куда им сбывать своих овец. За англичан, брат, не беспокойся! Но ты лучше послушай, что стало с овцами. Тут вот один рассказывал — сейчас в Австралии овец днем с огнем не сыщешь. Будто и не было. А почему? Куда девались овцы, спрашивается?
— Волки их задрали, что ли?
— Какие там волки! — отмахнулся Мекк. — Тоже, скажешь: волки! Не волки, а э-пи-зо-о-ти-и. Это бич божий для страны. Начнется падеж скота, и делай что хочешь.