Берлин, Александрплац
Шрифт:
Братва на Эльзассерштрассе животики надрывает от смеха, когда в обед Франц появляется в пивной, предосторожности ради спрятав повязку в карман. Тем не менее ее у него извлекают. Но он их спроваживает.
Он говорит безработному молодому слесарю, и тот от удивления отставляет свою большую кружку пива: «Стало быть, ты надо мной смеешься, Рихард, а почему? Потому, может быть, что ты женат? Вот тебе теперь двадцать один год, твоей жене восемнадцать, а что ты видел от жизни? Ничего, и даже того меньше. И скажу тебе, Рихард, что если мы будем говорить о девочках, то ты, так как у тебя у самого мальчуган, пускай будешь прав в том, что касается твоего крикуна. А в чем еще. Ну-ка?»
Францевой повязкой завладевает полировщик Георг Дреске, 39 лет, в данное время уволенный с завода. «На повязке, Орге, сколько ни смотри, – говорит Франц, – ничего не написано такого, за что нельзя было бы отвечать. Я ведь тоже утек с фронта, не хуже твоего; проделал все честь честью, да что толку. Красная ли повязка у человека, золотая или черно-бело-красная [212] – от этого сигара не слаще. Все дело в табаке, дорогой мой, чтоб и оберточный лист и подлист были хороши и чтоб была сигара правильно скатана и высушена, и откуда табак. Вот что я скажу. А что мы такое сделали, Орге, ну-ка?»
212
Красная ли повязка у человека, золотая или черно-бело-красная… – Красный цвет – цвет коммунистической партии; черно-красно-золотым был республиканский флаг, черно-бело-красным – флаг кайзеровской Германии.
Тот преспокойно кладет повязку перед собой на стойку, прихлебывает пиво, говорит не спеша, иногда заикаясь и часто смачивая горло: «Гляжу я на тебя, Франц, и думаю себе, а я тебя ведь давно знаю, с Арраса [213] и из-под Ковно [214] ,
Тогда Франц встает, отодвигает молодого слесаря Рихарда Вернера с зеленым отложным воротником в сторону как раз в ту минуту, когда тот хочет его о чем-то спросить. «Нет, нет, Рихардхен [215] , ты славный парень, но то, о чем мы рассуждаем, касается только взрослых. Хоть ты и пользуешься избирательным правом, все ж тебе далеко до того, чтобы вмешиваться в разговор между Орге и мною». Затем он задумчиво стоит рядом с полировщиком у стойки, а по другую ее сторону, перед полкой с коньяком, стоит хозяин в большом синем фартуке и внимательно смотрит на них, опустив толстые руки в лохань для мытья стаканов. Наконец Франц спрашивает: «Так как же, Орге? Как было дело под Аррасом?» – «А по-твоему как? Сам ведь знаешь. И почему ты дезертировал? А теперь вдруг эта повязка. Эх, Франц, уж лучше я бы на ней повесился. Да, здорово тебя облапошили!»
213
Аррас – город в Северной Франции, древняя столица исторической области Артуа. За Аррас во время Первой мировой войны шли ожесточенные бои между немецкими и французскими войсками.
214
Ковно – название литовского Каунаса до 1917 г. Город был легко взят немецкими войсками уже в августе 1914 г.
215
Рихардхен – уменьшительно-ласкательная форма от имени Рихард.
У Франца очень уверенный взгляд, и он ни на секунду не сводит глаз с полировщика, который начинает заикаться и мотать головой. «Нет, про это дело под Аррасом мне хотелось бы еще от тебя услышать. Давай-ка разберемся. Раз ты был под Аррасом». – «Что ты плетешь, Франц, брось. Да я ничего и не говорил такого, ты, верно, хватил лишнего». Франц ждет, думает: постой, я уж до тебя доберусь, прикидываешься, будто ничего не понимаешь, хитришь. «Ну конечно же, Орге, под Аррасом мы с тобой были, вместе с Артуром Безе, Блюмом и этим маленьким зауряд-прапорщиком – как его, бишь, звали? Такая у него еще фамилия была смешная». – «Забыл, не помню». Что ж, пусть человек болтает. Он ведь с мухой. Другие это тоже замечают. «Постой, постой, как же его звали, маленького-то этого, не то Биста, не то Бискра, что-то в этом роде». Пускай себе говорит, не надо отвечать, запутается, тогда и сам перестанет. «Ну да, этих-то мы всех знаем. Но только я не про то. А вот где мы были потом, когда кончилось под Аррасом, после восемнадцатого года, когда пошла уж иная потеха, здесь, в Берлине и в Галле, и в Киле [216] , и…»
216
…пошла уже иная потеха… в Берлине, и в Галле, и в Киле… – Намек на события немецкой Ноябрьской революции 1918–1919 гг. Писатель неоднократно обращался к этим событиям в своих многочисленных фельетонах и политических статьях 1920-х гг.
Но тут Георг Дреске решительно отказывается от дальнейшего разговора, этакая чушь. Не за такой же ерундой приходишь в пивную. «Ах, да брось, а то я сейчас уйду. Рассказывай сказки маленькому Рихарду. Поди-ка сюда, Рихард». – «Ишь, как он передо мной важничает, этот господин барон. Он же водит теперь компанию только с графьями. Как он еще приходит сюда к нам в пивную, этот важный барин-то?» А ясные глаза в упор глядят в бегающие глаза Дреске. «Так вот, про это я и говорю, аккурат про это, Орге. Стояли мы под Аррасом после восемнадцатого года, полевая артиллерия, пехота, зенитная артиллерия, радисты, саперы или еще кто. Ну а где мы стояли потом, после войны?» Э, вон он куда гнет, ну, постой, братишка, лучше б тебе этого не трогать. «Знаешь, – говорит Дреске, – я сначала выхлебаю свою кружку, а ты, Франц, про то, где ты потом побывал, бегал или не бегал, стоял или же сидел, справься в своих бумагах, если они при тебе. Ведь торговцу полагается всегда иметь все бумаги при себе». Что, съел? Неужели не понял? Так вот, имей в виду. Но все те же спокойные глаза – в хитрые глаза Дреске. «Четыре года после восемнадцатого я был в Берлине. С самого того времени, как война кончилась. Верно, я бегал, ты бегал, Рихард тогда сидел у матери на коленях. Ну а здесь мы что-нибудь похожее на аррасское дело заметили, ты, например? Была у нас тут инфляция [217] , бумажные деньги, миллионы, миллиарды, и не было ни мяса, ни масла, хуже, чем до того; все это мы заметили, и ты тоже, Орге, а вот что стало с аррасским делом, ты можешь высчитать у себя по пальцам. Ничего не стало, где уж там! Мы только бегали да таскали у крестьян картошку».
217
Была у нас тут инфляция… – Огромные репарационные платежи, которые Германия должна была выплатить по Версальскому договору 1919 г., и потеря промышленных и экономически важных районов – Эльзаса, Лотарингии и Силезии – привели к нестабильной экономической ситуации в стране. К началу 1923 г. достигла своего пика инфляция, и лишь к ноябрю 1923 г. удалось, во многом благодаря введению новой марки, остановить стремительное обесценивание денег и добиться определенной стабилизации финансовой системы Веймарской республики. Страх перед внезапной инфляцией, потерей всего, что есть, однако, сохранялся и являлся одной из самых характерных черт мироощущения в Веймарской республике. Дёблин не раз с иронией и даже с определенной долей цинизма упоминал об инфляции в своих театрально-критических рецензиях для «Прачер тагесблатт» и своих политических сатирических статьях, которые он публиковал под псевдонимом Линке Поот в 1920-е гг.
Революция? Развинти древко знамени, убери само знамя в чехол и запрячь всю эту штуку подальше в платяной шкаф. Попроси мать принести тебе ночные туфли и развяжи огненно-красный галстук. Вы постоянно делаете революцию только на словах, ваша республика – просто несчастный случай на производстве.
Дреске думает: Опасный человек! А Рихард Вернер, этот молодой губошлеп, уже снова разевает рот: «Значит, тебе бы понравилось и тебе бы хотелось, Франц, чтобы мы затеяли новую войну, вы бы это живо сварганили на наших горбах. Весело мы Францию побьем [218] . А? Но только тут ты здорово напоролся бы». А Франц думает: Ах ты обезьяна, ах ты арап! Знает человек войну только по кино – раз по башке, и готово.
218
Весело мы Францию побьем. – Припев солдатской песни времен Франко-прусской войны, которую немецкие солдаты распевали и в годы Первой мировой.
Хозяин вытирает руки о синий фартук. Перед чистыми стаканами лежит в зеленой обложке проспект. Хозяин, тяжело сопя, читает: Отборный жареный кофе высшего качества! Кофе для прислуги (зерна брак, жареный). Кофе в зернах 2,29, Сантос гарантированно чистый, Сантос 1-го сорта для хозяйства, крепкий и экономический, Ван-Кампина-меланж, крепкий, прекрасного вкуса, превосходный меланж Мексика, настоящий кофе с плантаций 3,75, доставка не менее 18 кг разного товара бесплатно [219] . Под потолком, возле печной трубы, кружится пчела [220] , или оса, или шмель – подлинное чудо природы в зимнюю пору. Его единоплеменников, сородичей, единомышленников и сотоварищей нет в живых, они либо уже умерли, либо еще не родились; это – ледниковый период, который переживает одинокий шмель, сам не зная, как это случилось и почему именно он. А солнечный свет, беззвучно льющийся [221] на передние столы и на пол и разделенный вывеской «Паценгоферское пиво Левенбрей» на две светлые полосы, он древний-предревний, и, собственно говоря, когда смотришь на него, все кажется преходящим и не стоящим внимания. Свет доходит до нас, пройдя икс километров, минуя звезду игрек, солнце светит миллионы лет, задолго до Навуходоносора [222] , до Адама и Евы, до ихтиозавра, а вот сейчас оно заглядывает в окно в маленькую пивную, делится жестяной вывеской «Паценгоферское пиво Левенбрей» на две полосы, ложится на столы и на пол, незаметно продвигается вперед. Солнечный свет ложится на них, и они это знают. Он окрылен, легок, сверхлегок, светозарен, высоко с небес дошел он [223] .
219
Отборный жареный кофе ~ доставка не менее 18 кг разного товара бесплатно. – Текст рекламного объявления, вклеенный Дёблином в рукопись романа.
220
Под потолком, возле печной трубы, кружится пчела… – В мифологии пчелы и шмели часто соотносятся со смертью; это также известный солярный символ. В XVIII–XIX вв. пчелиный улей нередко соотносился с идеальным устройством общества – коллективом, где каждый выполняет свою, строго определенную функцию. «Достаточно обратить внимание на существенную черту природы пчел, – писал М. Метерлинк в своей „Жизни пчел“, – которая объясняет необыкновенное скучивание во время их работы. Пчела прежде всего существо общественное. Она не может жить иначе, чем в обществе других. Когда пчела выходит из улья, где так тесно, что она головой должна пробивать себе путь через живые стены, она выходит из собственной стихии, но под угрозою смерти необходимо, чтобы она через правильные промежутки возвращалась подышать толпой. Находясь в одиночестве, пчела погибает через несколько дней именно от этого одиночества. В улье индивид – ничто, он имеет только условное существование, он – только безразличный момент, вся его жизнь – это полная жертва существу бесчисленному и беспрерывно возобновляющемуся, часть которого он составляет» (Метерлинк М. Жизнь пчел / пер. Л. Вилькина // Метерлинк М. Разум цветов. Жизнь пчел. СПб.: Амфора, 1999. С. 247).
221
А солнечный свет, беззвучно льющийся… – Следующий далее отрывок про свет (но еще в большей степени размышления о солнце в конце книги пятой БА (см. с. 227–228 наст. изд.)) напоминает о естественно-научных эссе Дёблина (например, о статье «Воздействие света на людей», 1914), которые он публиковал в 1910-х и 1920-х гг. в различных журналах, а затем объединил и переработал в книгу «Я над природой», где развивал среди прочих и идею о соотношении единичного и всеобщего: человеческого коллектива и отдельного его члена, бесконечно большого мира и каждого человека. Взаимоотношения солнца и человека, по Дёблину, повторяют связи «пра-я» («Ur-Ich») с каждой отдельной частью мира (см. также примеч. 81 к книге первой; рассуждения о солнце внутри Биберкопфа (см. с. 485–486 наст. изд.) и о крови убитых животных – сгустке солнца (см. с. 148 наст. изд.)). Представления Дёблина хорошо вписываются в научный и псевдонаучный контекст эпохи и напоминают, в частности, размышления из выходивших в те годы огромными тиражами научно-популярных книг Б. Брюгеля, астронома времен Веймарской республики:
Все, что происходит вокруг нас, подчиняется волновым колебаниям. Тысячи сил вызывают маятниковые движения. Звуковые волны разносятся с колокольни маленькой церкви. Световые волны стремительно мчатся со скоростью мысли от далеких звезд к маленькому шару Земли, электрические волны бушуют вокруг меня, отправляясь в свой путь с высоких радиомачт через страны и моря. Волны, полные удивительных тайн, существуют в нас самих. Они – проявление действия великого закона в малом Я. … А из дней складывается год. Та же мощная волна в происходящем на Земле! Но и день, и год уходят – крохотные волны в море вечности. … И культуры, которые на столетия накладывали свой отпечаток на лик Земли, – это тоже волны в жизни человечества. … И солнце погаснет, так что на этой маленькой планете Земля все покроется мраком и льдом, погрузится в безмолвие вечной смерти (цит. по: Слотердайк 2001: 502–503).
Слотердайк, который приводит в своей «Критике цинического разума» этот фрагмент, говорит о склонности к «астрономическому мышлению», чрезвычайно распространившемуся в Веймарской республике, в этой склонности «находит выражение глубинный слой веймарского чувства жизни. Субъекты инстинктивно солидаризируются с тем, что уничтожает их и лишает значимости» (там же).
222
Навуходоносор (ок. 604–562 до н. э.) – могущественный и воинственный царь Вавилона, при котором Вавилонское царство достигло своего расцвета. В старости Навуходоносора поразила необычайная болезнь: он отдалился от двора и «как вол» стал питаться растениями. Иудеи видели в этом Божье наказание за то, что он поклонялся «неистинным богам».
223
Он… легок… светозарен, высоко с небес дошел он. – Первые строки рождественской песни на слова Мартина Лютера (1483–1546).
А двое больших, взрослых животных, двое людей, мужчин, Франц Биберкопф и Георг Дреске, газетчик и уволенный с завода полировщик, стоят у стойки, держатся торчком на своих нижних, облеченных в штаны конечностях и опираются о стойку засунутыми в толстые раструбы пальто руками. И каждый из них думает, наблюдает и чувствует – каждый свое.
«В таком случае ты мог заметить и прекрасно знаешь, что вообще не было никакого Арраса, Орге. Мы просто ничего не сумели сделать. Да, мы это можем преспокойно заявить. Или хотя бы вы, или те, которые участвовали в деле. Не было же никакой дисциплины, никто же не распоряжался, все только грызлись между собою. Я удрал из окопов, и ты со мною, а потом и Эзе. Ну а здесь, дома, когда началось дело, кто тогда удрал? Да все, сплошь. Не было никого, кто бы остался, ты же сам видел, какая-то горсточка, человек с тысячу, так я их тебе даром отдам». Ага, вот он о чем, вот дурак-то. На такую удочку попался. «Это потому, что бонзы, профсоюзные вожди, нас предали, Франц, в восемнадцатом и девятнадцатом году, и Розу убили, и Карла Либкнехта [224] . Где же тут сплотиться и что-нибудь сделать. Ты посмотри на Россию, на Ленина. Вот где люди держатся, вот где есть спайка [225] . Но подожди, дай срок». Кровь польется, кровь польется, кровь польется как вода [226] . «Это мне безразлично. Но только с твоими ожиданиями да сроками мир полетит к черту, и ты вместе с ним. Нет, на такую удочку я больше не попадусь. С меня довольно того, что наши ничего не сумели сделать. Этого с меня хватит. Ни вот столечко у них не вышло, взять хотя бы, например, тот же Гартмансвейлеркопф, о котором постоянно болтает один человек, инвалид, который там побывал, ты его не знаешь, даже ни полстолько. Ну и…»
224
…и Розу убили, и Карла Либкнехта. – Роза Люксембург (1871–1919) и Карл Либкнехт (1871–1919) – деятели германского и международного рабочего движения, основатели Коммунистической партии Германии. После разгрома восстания «Союза Спартака» в Берлине 15 января 1919 г. были арестованы, отвезены в парк Тиргартен и убиты солдатами правительственных войск. Труп Розы Люксембург был сброшен в Ландверканал и обнаружен лишь четыре месяца спустя. Последние дни жизни Карла Либкнехта и Розы Люксембург и их убийство Дёблин описал в заключительной части тетралогии «Ноябрь 1918» – романе «Карл и Роза».
225
…посмотри на Россию, на Ленина. Вот где люди держатся, вот где есть спайка. – Дёблин, придерживавшийся левых взглядов, не разделял энтузиазма многих своих современников и коллег-литераторов (например, Б. Брехта, И. Бехера и пр.) по поводу Ленина и революционных событий в России, в то же время он находил многие ленинские идеи интересными. В эссе «Наше бытие» он писал о Ленине так: «Он хотел добра: свергнуть угнетателей и освободить место для бедных, слабых рабов. Нищета с одной стороны, злоба, бесконечное равнодушие – с другой, были так велики, что он не мог быть снисходительным. Он применил насилие, систематическое, с полным осознанием того, что делает. Но так целая масса людей осуществила свои законные права, и вот уже одним позорным пятном меньше на свете» (D"oblin 1964: 433). К концу 1930-х годов, как видно из тетралогии «Ноябрь 1918», позиция Дёблина по отношению к Ленину стала значительно более критической.
226
Кровь польется… как вода. – Измененные слова припева песни революционного студенчества; студенты распевали ее на баррикадах немецкой революции 1848 г.; написана левым политиком, революционером Фридрихом Францем Карлом Хекером (1811–1881), поэтому и называется «Песня Хекера». Одна из самых популярных песен в Веймарской республике.
Франц выпрямляется, берет со стойки повязку, разглаживает ее и сует в непромокаемую куртку, а затем медленно возвращается к своему столику: «Вот я и говорю то, что всегда говорю, пойми, милый человек, и ты тоже, Рихард, заметь себе: ничего у вас с этим делом не выйдет. Не таким путем. Не знаю, выйдет ли что-нибудь у тех, которые вот с такой повязкой. Я этого вовсе и не говорил, но там все же другое дело. Мир на земле, как говорится, и это правильно, и кто хочет работать, пусть работает, а для всяких таких глупостей нам себя слишком жаль».
И садится на подоконник, трет щеку, озирается, щурясь, по комнате, выдергивает у себя волосок из уха. За угол со скрежетом заворачивает трамвай № 9 [227] . Восточное кольцо, Германнплац, Вильденбрухплац, вокзал Трептов, Варшавский мост, Балтенплац, Книпродештрассе, Шенгаузераллее, Штеттинский вокзал, церковь Св. Гедвиги, Галлеские ворота, Германнплац. Хозяин пивной опирается на латунный пивной кран, посасывает и трогает языком новую пломбу в нижней челюсти, вкус как в аптеке, нашу Эмилию придется опять послать летом в деревню или в Цинновиц [228] , в летнюю колонию, девочка опять уж худеет, глаза снова останавливаются на проспекте в зеленой обложке, который лежит криво, он кладет его прямо, с каким-то суеверным страхом, не выносит, когда что-нибудь лежит криво. Селедки «Бисмарк» [229] в маринаде, нежные, без костей, рольмопсы в маринаде [230] , с огуречным гарниром, высшего качества селедки в желе, цельные, отличного вкуса, селедки для жарения.
227
…заворачивает трамвай № 9. – Кольцевой маршрут трамвая № 9 проходил по восточной и юго-восточной окраинам Берлина.
228
Цинновиц – курортное местечко на Балтийском море, в Померании.
229
Селедки «Бисмарк» – большие жирные селедки.
230
Рольмопсы в маринаде – традиционное блюдо немецкой кухни: свернутое в трубочку филе сельди под особым маринадом.