Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
– Пожалуйста, ты должен...
Я замотал головой, но она обхватила мою талию ногами и с такой силой сжала их, что у меня заболели почки.
– Прекрати, пожалуйста.
– Ударь меня, ты, глупый уродливый ублюдок! Разве я не говорила тебе, что ты еще и глупец? Типичный твердолобый полицейский. Если бы ты был настоящим мужчиной, ты бы изнасиловал меня. Да куда тебе!
– Если тебе хочется страданий, мы можем поехать в морг. – Я развел ее бедра, затем оттолкнул от себя. – Но только не в постели. Здесь нужна любовь.
Она перестала извиваться и на минуту, как мне показалось, осознала, что я прав. Потом, улыбнувшись, приподнялась и плюнула мне в лицо.
После этого мне ничего не оставалось, как уйти.
Я ощущал внутри холодную и безысходную тоску. Такой же холодной и одинокой была и моя холостяцкая квартира на Фазаненштрассе. Вернувшись туда, я тут же выпил целую бутылку бренди, чтобы избавиться от тоски. Кто-то однажды сказал, что счастье отрицает весь предыдущий опыт, это отказ от желаний и устранение боли. Бренди немного помогло мне заглушить боль. Но, прежде чем я заснул прямо в кресле, не снимая пальто, я понял, как много мне нужно было бы забыть и отринуть.
Глава 22
Воскресенье, 6 ноября
Способность выжить, особенно в наши тяжелые времена, можно считать большим достижением. И дается это нелегко. Жизнь в нацистской Германии требует от человека напряжения всех его сил. Но, сумев выжить, начинаешь понимать, что нужно найти хоть какой-то смысл в своем существовании. В самом деле, зачем тебе здоровье и безопасность, если жизнь твоя лишена смысла?
Нельзя сказать, чтобы я очень жалел себя. Как и большинство людей, я искренне верил, что всегда есть кто-то, кому еще хуже. Однако сейчас я знал наверняка, кому еще хуже. Евреям. Их уже и так преследовали, но если Вайстору удастся добиться своего, их страдания неизмеримо возрастут. Что можно будет тогда сказать о них и обо всех нас? И когда Германия избавится от этой напасти?
В конце концов, говорил я себе, это не моя забота, евреи сами навлекли на себя гнев людей. Но, даже если это и так, какая нам радость от их боли? Стало ли нам лучше от того, что им хуже? Стал ли я чувствовать себя свободнее от того, что их преследуют?
Чем больше я думал об этом, тем больше понимал, что необходимо не только прекратить убийства, но и помешать Вайстору, иначе на головы евреев обрушится ад. Я все острее чувствовал, что если не сделаю этого, то пострадает мое человеческое достоинство.
Я не рыцарь в сверкающих доспехах. Я всего лишь потрепанный невзгодами человек в мятом пальто, стоящий на углу улицы с очень смутным представлением о том, что обычно называют моралью. Конечно, я не очень разборчив в средствах, когда дело касается моего кармана, к тому же переделывать молодых головорезов в праведников я умею не лучше, чем петь в церковном хоре. Но в одном я уверен: я больше не буду смотреть в другую сторону, пока воры грабят магазин.
Я бросил на стол перед собой пачку писем.
– Мы нашли это, когда обыскали ваш дом, – сказал я. Усталый и растрепанный Рейнхард Ланге взглянул на них без особого интереса. – Может быть, вы потрудитесь объяснить мне, как они попали к вам?
– Они мои. – Он пожал плечами. – Я не отрицаю этого. – Вздохнул и опустил голову на руки. – Послушайте, я уже подписал заявление. Что вы еще от меня хотите? Я ведь помог вам, не так ли?
– Мы почти закончили, Рейнхард. Осталось пара мелочей, которые я хотел бы выяснить. Кто убил Клауса Херинга?
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– У вас короткая память. Он шантажировал вашу мать письмами, похищенными у вашего любовника, который оказался его начальником. Я полагаю, он считал, что деньги лучше требовать с нее. Короче говоря, ваша мать наняла частного сыщика, чтобы выяснить, кто вымогал у нее деньги. Этим сыщиком был я. Это произошло еще до того, как я вернулся в Алекс. Она очень умная женщина, ваша мать. Жаль, что вы не унаследовали хотя бы часть ее ума. Как бы там ни было, а она допускала мысль, что вы и тот, кто шантажировал ее, могли состоять в интимных отношениях. Поэтому, когда я узнал имя шантажиста, она захотела, чтобы вы уже сами наняли частного сыщика – этого мерзкого типа Рольфа Фогельмана, точнее, нанял его Отто Ран на ваши деньги. По случайному совпадению, когда Ран занимался поисками сыщика, он даже написал мне. Я не имел удовольствия обсудить с ним это предложение, поэтому очень долго не мог вспомнить его имя. Однако дело обстоит именно так.
Когда ваша мать рассказала вам, что Херинг шантажировал ее, вы, естественно, обсудили это дело с Киндерманом, и он посоветовал вам справиться с проблемой своими силами. Вам и Отто Рану. В конце концов, что значит еще одно мокрое дело, когда их было уже столько до этого?
– Я никогда никого не убивал. Говорю вам.
– Но все же участвовали в убийстве Херинга, не так ли? Я думаю, вы вели машину. Возможно, даже помогали Киндерману подвешивать на веревку труп Херинга, чтобы имитировать самоубийство.
– Вы ошибаетесь.
– На них была форма СС, верно?
Он угрюмо кивнул.
– Как вы это узнали?
– Я нашел эсэсовский значок, врезавшийся в ладонь Херинга, который носят на фуражке. Думаю, он сопротивлялся. Скажите, а тот человек в машине тоже сопротивлялся? Человек с повязкой на глазу? Тот, который наблюдал за квартирой Херинга. Зачем его убили? Чтобы он не опознал вас?
– Нет...
– Все было шито-крыто. Вы зарезали его и представили дело так, чтобы все поверили: это Херинг убил его, а потом сам повесился – в порыве раскаяния. И не забыли, конечно, прихватить письма. Так кто же убил человека в машине? Это была ваша идея?
– Нет, я даже не хотел в этом участвовать.
Я схватил его за отвороты пиджака, оторвал от кресла и начал хлестать по щекам.
– Ну, хватит. Я уже наслушался твоего нытья. Скажи мне, кто убил его, или я пристрелю тебя.
– Это сделал Ланц. Вместе с Раном. Отто держал его руки, когда Киндерман всадил в него нож. Это было ужасно. Ужасно.
Я отпихнул его назад в кресло. Он наклонился к столу и зарыдал, закрывшись рукой.
– Знаете, Рейнхард, влипли вы по-крупному, – произнес я, зажигая сигарету. – Раз вы там были, значит, вы соучастник преступления. А кроме того, вы знали об убийствах всех этих девушек.