Берлинский дневник (Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента)
Шрифт:
Днем мне доставили от адвоката Гирша в Праге копию последнего письма этого молодого человека. Он написал его в камере смертников и адресовал сестре, к которой, видно, был сильно привязан. Никогда за всю свою жизнь я не читал более мужественных слов. Ему только что сообщили, что его последняя апелляция отвергнута и никакой надежды больше нет. "Теперь я умру, - пишет он. - Пожалуйста, не бойся. Я не чувствую страха. Я чувствую облегчение после страдания от полной неизвестности". Он описывает в общих чертах свою жизнь и находит в ней смысл, несмотря на все ее ошибки и краткую продолжительность - "меньше двадцати одного года". Признаюсь, я заплакал, еще не закончив чтение. Он был мужественнее и порядочнее своих убийц.
Берлин, 15 июня
Вчера арестовали
Берлин, 21 июня
Блюм покинул Париж, и это конец Народного фронта. Любопытно, как такой умный человек, как Блюм, мог совершать такие грубые ошибки, как его политика невмешательства в дела Испании, ведь он тоже помог разрушить испанский Народный фронт.
Берлин, 5 июля
Австрийский посланник рассказывает, что новый британский посол сэр Невиль Гендерсон сказал Герингу, с которым он на дружеской ноге, что, по его, Гендерсона, мнению, Гитлер может присоединить Австрию. Меня потрясло, что Гендерсон весьма "про".
Обедали с Ником у Симпсонов, а затем отправились к нему домой, где к нам присоединились Джей Аллен и Кэрролл Биндер, заведующая внешнеполитическим отделом чикагской "Daily News". Мы болтали почти до двух. Джей сказала, что Биндер хотела поговорить со мной наедине, чтобы предложить работать на "News" (полковник Нокс в Берлине уже интересовался, не хочу ли перейти туда), но она ничего такого не сделала. Джей дала мне также визитную карточку Эда Марроу, который, по ее словам, связан с Си-би-эс, но у меня не будет времени встретиться с ним, так как завтра мы с Ником уезжаем в Солкомб, где Агнес и Тэсс уже устроились у Галлико. Оттуда мы с Тэсс отправимся во Францию, не заезжая в Лондон.
Париж, июль (без даты)
Ван Гог на Парижской выставке действительно стоил того, что мы заплатили за вход. У нас было мало времени посмотреть что-нибудь еще. Встретили Бексона, шефа Юниверсал Сервис в Нью-Йорке. Он заверил меня, что слухи о закрытии Юниверсал не заслуживают внимания и что на самом деле впервые за период своего существования агентство получает прибыль. Итак, успокоенные насчет моей работы, мы отправляемся завтра на Ривьеру - немного позагорать и поплавать. Тэсс задержится там до осени, потому что - у нас будет ребенок!
Юниверсал Сервис все-таки обанкротилось. Херст сокращает свои расходы. Я собираюсь остаться здесь в INS, но в качестве второго лица, что мне не нравится.
Берлин, 16 августа
Норман Эббот из лондонской "Times", бесспорно, лучший корреспондент в Берлине, уехал сегодня вечером. Его выслали после аналогичной акции Великобритании, которая выдворила двух нацистских корреспондентов из Лондона. Нацисты воспользовались подходящим случаем, чтобы избавиться от человека, которого они всегда боялись и ненавидели за его всестороннюю осведомленность относительно их страны и их закулисных дел. "Times", которая пошла на поводу пронацистской клики Кливдена, никогда не оказывала Норману особой поддержки и печатала лишь половину того, что он писал, и, разумеется, оставляет в офисе его помощника Джимми Холберна. Мы устроили Норману грандиозные проводы на вокзале Шарлоттенбургер. На платформе собралось около пятидесяти корреспондентов из разных стран, несмотря на намек из официальных нацистских кругов, что наше присутствие там будет рассматриваться как недружественный акт по отношению к Германии! Забавно отметить корреспондентов, которые боялись показываться на виду, среди них два очень известных американских. Платформа была забита гестаповцами, которые записывали наши имена и фотографировали нас. Эббот ужасно нервничал, но его тронула наша искренняя, если не сказать неистовая, демонстрация прощания.
Берлин, август (без даты)
Сегодня вечером слегка расстроился. Я безработный. Около десяти часов вечера я потерял место. Сидел в своем офисе и писал сообщение, когда вошел курьер с телеграммой. Что-то такое было в его лице. Телеграмма была короткая, похожая на телетайпную ленту. Пришла из Нью-Йорка. В ней говорилось - ну, что-то о неспособности INS оставить всех прежних корреспондентов Юниверсал Сервис и об отправке обычного двухнедельного уведомления.
Кажется, я был даже ошеломлен. Думаю, от неожиданности. Кто же это прошлой ночью - по-моему, один английский корреспондент - шутливо заметил, что плохо заводить ребенка в семье, потому что это неизменно совпадает с тем, что тебя выгоняют? Что ж, может, нам и не следовало бы заводить ребенка сейчас? Может, вообще нельзя иметь ребенка, если занимаешься таким делом? Может, права была та девушка-парижанка, сказавшая много лет назад: "Поместить ребенка в этот мир? Pas moi!"
Я закончил писать Сообщение (что с ним делать?) и, чтобы подышать воздухом, прогулялся вниз вдоль Шпрее за рейхстагом. Стояла прекрасная, теплая, звездная августовская ночь, и там, где река делает мягкий изгиб перед рейхстагом, я заметил проходивший мимо катер, заполненный шумными отдыхающими, возвращавшийся из поездки в Хавель. Никаких мыслей у меня не возникло, и я вернулся в офис.
На столе заметил телеграмму, которая пришла через десять минут после той, фатальной. Она была из Зальцбурга, очаровательного города с архитектурой в стиле барокко, куда я обычно ездил послушать Моцарта. На ней стояла подпись: "Марроу, Коламбия Бродкастинг". Си-би-эс! Я смутно помнил это имя, но не мог связать его с названием компании. "Не пообедаете ли со мной в "Адлоне" в пятницу вечером?" - говорилось в телеграмме. Я телеграфировал: "С удовольствием".
Работа у меня есть. Собираюсь трудиться на "Коламбия Бродкастинг Систем". Но это если...
И что это за если! С ума сойти. Я получаю работу, если с моим голосом все в порядке. В этом-то вся хитрость. Кто бы мог подумать, чтобы возможность получить хорошую интересную работу взрослому человеку без каких-либо претензий стать певцом или артистом так зависела от его голоса? А у меня он ужасный. Я в этом совершенно уверен. Но таково мое положение сегодня ночью.
Был тихий вечер. Я встретился с Эдвардом Р. Марроу, руководителем европейского отделения Си-би-эс, в вестибюле "Аддона" в семь часов. Когда я подошел к нему, меня поразило его красивое лицо. Я подумал: именно таким представляешь его себе, когда слышишь его голос по радио. Он пригласил меня на обед, я подумал, для того чтобы выведать у меня кое-какую информацию для радиопередачи, которую он должен вести из Берлина. Мы зашли в бар, и там в его разговоре я почувствовал что-то такое, что стало настраивать меня на дружеский лад. Что-то в его глазах, что было искренним, не голливудским. Мы сели. Заказали два мартини. Принесли коктейли. Я размышлял, зачем он меня позвал. У нас оказались общие друзья: Ферди Кун, Раймонд Грэм Свинг... Поговорили о них. Стало ясно, что он пришел сюда не из-за радиопередачи.
"Вы должны прийти поплавать со мной на яхте завтра или в воскресенье", - сказал я.
"Отлично. С удовольствием".
Официант забрал пустые стаканы из-под коктейля и положил перед каждым меню.
"Одну минуту, - прервал меня Марроу, - прежде чем сделать заказ, мне надо высказать кое-какие соображения".
Вот как все произошло. Он сказал, что у него есть кое-какие соображения. Он сказал, что подыскивает человека с опытом работы в качестве зарубежного корреспондента для того, чтобы открыть офис Си-би-эс на континенте. Из Лондона он не может охватить всю Европу. Мне стало легче, хотя я ничего и не говорил.
"Вам это интересно?" - спросил он.
"Да, конечно", - ответил я, пытаясь сдерживать свои чувства.
"Сколько вы зарабатывали?"
Я сказал.
"Хорошо. Мы будем платить вам столько же".
"Отлично", - сказал я.
"Дело сделано", - произнес он и потянулся за меню. Мы заказали обед. Говорили об Америке, Европе, музыке, которую он только что слушал в Зальцбурге. Выпили кофе. Выпили бренди. Было уже поздно.
"Ах, я забыл сказать про одну маленькую деталь, - вспомнил он. Голос..."