Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента
Шрифт:
Берлин, 17 сентября
Сегодня утром в шесть часов по московскому времени Красная армия начала вторжение в Польшу. Разумеется, у России был заключен с Польшей пакт о ненападении. Сейчас кажется, что это было давным-давно, хотя, на самом деле, и не давным-давно, а когда я сидел в Женеве и в других столицах и выслушивал рассуждения советских государственных деятелей о совместных действиях против агрессора. Теперь Советская Россия наносит Польше удар ножом в спину, а Красная армия присоединяется к нацистской армии в разгромленной Польше. Естественно, все это с одобрением воспринято в Берлине.
Мой цензор был сегодня необычайно доброжелателен. Он разрешил мне передать в эфир следующее: «Если Варшава не капитулирует, это означает, что один из крупнейших городов Европы будет уничтожен германской армией вместе с большей частью живущих в нем людей. Безусловно,
Завтра — на «фронт», если нам удастся его обнаружить.
Сопот, близ Данцига, 18 сентября
Целый день добирались сюда из Берлина через Померанию и Данцигский коридор. Дороги забиты моторизованными колоннами германских войск, возвращающихся из Польши. В лесах коридора стоит сладковатый тошнотворный запах конских трупов и еще более сладкий — трупов человеческих. Немцы рассказывают, что здесь против сотен германских танков была брошена целая польская дивизия, и она была полностью уничтожена. На пирсе этого летнего курорта всего пять недель назад мы с Джоном Гунтером сидели поздней мирной ночью и спорили, заговорят ли пушки в Европе. А сегодня вечером мы наблюдаем, как идет яростное сражение у Гдыни. Вдалеке над морем видны вспышки орудийных залпов.
Доктор Бёмер, пресс-секретарь министерства пропаганды, ответственный за эту поездку, настаивал, чтобы я делил двухместный номер с Филипом Джонсоном, американским фашистом. Все мы терпеть не могли этого парня и подозревали, что он шпионит за нами по поручению нацистов. До последней минуты он изображал из себя в номере их противника и пытался выведать мои настроения. Я лишь несколько раз удостоил его невнятным бормотанием.
Данциг, 19–20 сентября, два тридцать утра
Сижу на местной радиостанции и с трепетом жду эфира в четыре утра. Я провел передачу в полночь, но из Берлина сообщили по телефону, что не уверены, что на Си-би-эс меня слышали. Попробуем еще раз в четыре.
Днем видел мельком настоящий бой, один из последних в польской войне, которая фактически завершена. Бой происходил в двух милях от Гдыни на горном хребте, протянувшемся на семь миль от моря в глубь суши. Во всем этом было что-то трагическое и вместе с тем гротескное.
Мы находились на горе под названием Штернберг в центре Гдыни под громадным — ирония судьбы! — крестом. Здесь оборудован немецкий наблюдательный пункт. Вокруг стояли офицеры и вели осмотр через полевые бинокли. Поверх крыш современных зданий этого образцового нового города, который олицетворял собой надежды Польши, мы видели бой, идущий в двух милях к северу. Утром мы были разбужены им в нашем отеле в Сопоте. В шесть утра в моем номере задребезжали стекла. Германский линкор «Шлезвиг-Гольштейн» стрелял из одиннадцатидюймовых орудий поверх наших голов. Сейчас мы видим, что немцы окружили поляков с трех сторон, а с четвертой они были отрезаны морем, откуда их накрывали огнем немецкие эсминцы. Немцы применяют все виды оружия, тяжелую и легкую артиллерию, танки, авиацию. У поляков нет ничего, кроме пулеметов, винтовок и двух зенитных установок, которые они безнадежно пытаются использовать как артиллерию против немецких пулеметных гнезд и танков. Слышатся тяжелый грохот германской артиллерии и треск пулеметов с обеих сторон. Поляки не только отстреливаются из окопов и зарослей кустарника, но и устанавливают пулеметные гнезда в городских зданиях, мы только догадываемся об этом по звуку стрельбы, так увидеть ничего невозможно, даже в бинокль. Два больших здания, офицерское училище и Гдыньскую радиостанцию поляки превратили в крепости и вели пулеметный огонь из нескольких окон. Через полчаса немецкий снаряд разрушил крышу училища и начался пожар. Немецкая пехота, поддерживаемая, а в бинокль казалось ведомая танками, пробилась на вершину холма и окружила здание. Но они его не взяли. Поляки продолжали поливать их пулеметным огнем из полуподвальных окон горящего дома. Отчаянными храбрецами были эти поляки. Над хребтом парил германский гидроплан, корректирующий огонь артиллерии. Потом к нему присоединился бомбардировщик, и оба они спикировали вниз, обстреливая из пулеметов позиции поляков. И под конец появилась эскадрилья нацистских бомбардировщиков.
Поляки оказались в безнадежном положении. И все-таки они продолжали сражаться. Сопровождавшие нас немецкие офицеры не переставали восхищаться их храбростью. Прямо под нами на улицах Гдыни застыли в безмолвии женщины с детьми, наблюдая за ходом неравной битвы. Перед некоторыми домами стояли длинные очереди за продуктами. Перед тем как забраться на гору, я видел жуткую горечь на лицах людей, особенно женщин.
Мы наблюдали бой до полудня. За это время немцы продвинулись примерно
Когда мы собрались уходить, ко мне обернулся Джо Барнес. «Трагедия и гротеск», — сказал он. Именно так. Неравный бой, потрясенные граждане на улицах внизу — действительно, трагично. А гротеск — это мы, ничем особо не рискуя, стоим и наблюдаем за убийством, как будто идет футбольный матч, а мы уютно устроились на центральной трибуне. Гротеск и в том, что у нас есть место на трибуне, откуда можно видеть стоящих внизу женщин, для которых гром орудий, что мы слышим, — страшная личная трагедия.
Когда мы уезжали, я спросил одного офицера, где же польская артиллерия.
«Нет у них никакой артиллерии, — ответил он. — Если бы было хоть одно 75-миллиметровое орудие, они бы разнесли нас в клочья. От них до нас всего две мили, и это место — отличная естественная цель».
Мы отправились на Вестерплатте, небольшой островок между Данцигом и открытым морем, который поляки использовали в качестве базы снабжения. В течение пяти дней маленький польский гарнизон держался на острове под огнем бьющих прямой наводкой одиннадцатидюймовых орудий «Шлезвиг-Гольштейна» и под сбрасываемыми с пикирующих бомбардировщиков пятисотфунтовыми бомбами. Даже немцы оценили их храбрость, и, когда поляки наконец капитулировали, командиру гарнизона было разрешено оставить свою саблю. Сейчас Вестерплатте выглядит как выжженная земля под Верденом. Интересно, что бомбовые удары с самолетов оказались более смертоносными и более точными, чем снаряды со старого линкора. Круглый польский бункер, в диаметре не более сорока футов, получил два прямых попадания пятисотфунтовых бомб. Десятифутовая толща из стали и бетона была разорвана в клочья, словно папиросная бумага. Неподалеку мы видели могилы, в которых захоронены останки тех, кто находился внутри бункера.
Во второй половине дня нас повезли в ратушу города Данцига, очень красивое здание в готическом стиле, чтобы послушать первое, после обращения к рейхстагу 1 сентября о начале войны, выступление Гитлера. Я сидел на приставном сиденье, и, когда Гитлер проходил мимо к трибуне, мне показалось, что фюрер выглядел надменным, как никогда. Да и таким злобным во время речи я его никогда не видел. Когда он говорил о Британии, лицо его в приступе бешенства наливалось краской. Позднее знакомый нацист сообщил мне по секрету, что «старик» был в страшном гневе потому, что собирался выступать сегодня в Варшаве и три или четыре дня ждал недалеко от польской столицы, сгорая от нетерпения вступить в нее и произнести победную речь. Когда жители города отказались капитулировать и продолжили упорное сопротивление, терпение его лопнуло, и он помчался произносить свою речь в Данциг. Он должен был выступить! Мы предполагали, что Гитлер предложит Западу мир и объявит, какое будущее ожидает Польшу. Он не сделал ни того ни другого, а просто отметил, что Польша никогда не будет воссоздана по версальской модели и что он не имеет военных планов против Британии и Франции, но будет воевать с ними, если они продолжат войну. Когда Гитлер промчался по проходу мимо меня, его сопровождали Гиммлер, Брюкнер, Кейтель и еще несколько человек все в мышиного цвета полевой форме. Большинство из них были небриты, и, должен сказать, похожи они были на чикагских гангстеров. Гиммлер, отвечающий за безопасность Гитлера, расталкивал людей в проходе и покрикивал на них. Я слышал, что армия не прочь избавиться от него, но сделать это боится. Сегодня здесь отменена светомаскировка. Хорошо вновь увидеть огни.
Берлин, 20 сентября
Чтобы доставить нас из Данцига обратно, Гитлер предоставил один из своих тридцатидвухместных самолетов. Сегодня вечерняя пресса открыто говорит о мире. «Frankfurter Zeitimg» пишет: «Зачем Англии и Франции проливать кровь у нашего Западного вала? С тех пор как польское государство прекратило свое существование, все договоры о союзе с ним больше не имеют смысла». Немцы, с которыми я общался сегодня, твердо уверены, что мир наступит в течение месяца. Все они воодушевлены. В ответ на мои слова о том, что самый удачный момент заполучить желанный мир был три недели назад, до нападения Гитлера на Польшу, а сейчас французы и британцы не пойдут на мировую, они смотрели на меня как на сумасшедшего. Я думаю, сейчас мир был бы только перемирием, во время которого Гитлер продолжал бы ослаблять дух сопротивления в демократических странах и укреплять свои вооруженные силы — до тех пор, пока не почувствует себя достаточно сильным, чтобы завоевать Западную Европу.