Берлинский дневник

Ширер Уильям Лоуренс

Позднее. Ура! Сегодня отлично слышал Нью-Йорк, и они меня так же хорошо слышали. После четырех дней неудач, и каких четырех дней! Рэнсимен уехал в Лондон, совершенно спокойно уйдя в сторону как не пользующийся симпатией, никем не уважаемый и не воспетый.

Прага, 18 сентября

Чехи ужесточают свои позиции, по мере того как становится очевидным, что Чемберлен готов поддержать требования Гитлера отдать ему Судеты, а на деле — всю Чехословакию. Мило Годжа, премьер-министр, сегодня выступил по радио и на весь мир сказал твердое «нет» референдуму. «Это неприемлемо. Это ничего не решит», — заявил он. Когда я встретил Годжу в Доме радиовещания после его выступления, он поразил меня тем, что, в отличие от других словаков, был взвинчен и очень нервничал. В нем явно чувствовалось напряжение последних дней. Интересно: выступает он сильно, но не сдается ли?

Позднее. Я должен ехать в Германию. В полночь из Лондона позвонил Марроу с новостями. Британцы и французы решили, что они не будут бороться за Чехословакию, и попросили Прагу уступить Гитлеру безо всяких

условий и передать Судеты Германии. Я запротестовал и сказал Эду, что чехи не пойдут на это, что они будут бороться в одиночку…

«Возможно. Надеюсь, что ты прав. Но тем временем в среду мистер Чемберлен встречается в Годесберге с Гитлером, и мы хотим, чтобы ты освещал эту встречу. Если там война, тогда можешь вернуться в Прагу».

«Хорошо», — сказал я.

Мне все равно сейчас, куда ехать. Взял себя в руки, пошел к Морису Гиндушу, вытащил его из постели и рассказал ему все новости, которым он отказался поверить. Мы позвонили двум-трем знакомым из министерства иностранных дел. По их тону мы поняли, что им эти новости тоже известны, хотя они и не признались. Они заявили, что это слишком «фантастично», чтобы в это поверить. Разумеется, так оно и есть. Мы с Морисом пошли прогуляться. Люди возвращались домой из кафе и не выглядели сильно взволнованными, и было ясно, что они еще не слышали сообщений из Лондона.

В мое отсутствие передачу будет вести Морис. Утром лечу в Берлин. Спать, четыре часа утра, устал и испытываю ко всему отвращение.

Берлин, 19 сентября

Нацисты ликуют, — и это абсолютно понятно, — по поводу того, что они называют величайшим триумфом Гитлера. «И, в отличие от других, без кровопролития», — вдалбливают они весь день. Что касается простых людей на улицах, то они испытали большое облегчение. Они не хотят войны. Нацистские газеты полны истерических заголовков. Сплошная ложь. Вот некоторые примеры: «ЧЕШСКИЕ БРОНЕВИКИ ДАВЯТ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ» или «КРОВАВЫЙ РЕЖИМ — НОВЫЕ УБИЙСТВА НЕМЦЕВ ЧЕХАМИ». «Borsen Zeitimg» бьет все рекорды: «ГАЗОВАЯ АТАКА НА АУССИГ?» Очень хороша «Hamburger Zeitimg»: «ГРАБЕЖИ, РАЗБОЙ, СТРЕЛЬБА ЧЕШСКИЙ ТЕРРОР В ГЕРМАНСКОЙ СУДЕТСКОЙ ОБЛАСТИ УСИЛИВАЕТСЯ С КАЖДЫМ ДНЕМ!»

Из Праги пока ни слова о том, примут ли чехи ультиматум Чемберлена. Я все еще надеюсь на чудо — что они будут бороться. Потому что, если они будут бороться, война в Европе неизбежна и Гитлер не сможет ее выиграть. Свое сегодняшнее радиовыступление закончил так: «Ясно одно: мистеру Чемберлену, безусловно, окажут теплый прием в Годесберге. На самом деле сегодня в Берлине у меня сложилось впечатление, что мистер Чемберлен здесь весьма популярная фигура».

В поезде Берлин — Годесберг, 20 сентября

Провели сейчас немыслимую радиопередачу. В шесть вечера, когда я упаковывал вещи, позвонил из Нью-Йорка Пол Уайт. Я сказал, что ему придется отменить мою постоянную передачу в десять тридцать, так как в десять тридцать отправляется поезд на Годесберг. Он предложил выйти в эфир прямо из поезда, интервьюируя находящихся там корреспондентов по поводу шансов на мирный или военный исход переговоров в Годесберге. Телефонный звонок на государственное радио. Из поезда сделать это невозможно. Спрашиваю, как насчет того, чтобы провести передачу с вокзала Фридрихштрассе. Годится, говорит доктор Харальд Дитрих, энергичный, предприимчивый исполняющий обязанности начальника отдела коротковолновой связи. Телефонный звонок в Нью-Йорк. Уайт доволен. Когда я приехал без пяти десять на вокзал, прямо перед началом передачи, микрофон уже работал.

Но американских корреспондентов там не оказалось. Платформа была пуста. В десять я начал импровизировать. Единственная новость, которая у меня была, это то, что венгры и поляки примчались сегодня, как шакалы, в Берх-тесгаден, чтобы потребовать свою долю чешской добычи. Когда эта тема была исчерпана, я начал читать заголовки вечерних газет. Как всегда ложь, но, если я так скажу, нацисты меня отключат. Например, такой заголовок: «ЧЕШСКИЕ СОЛДАТЫ НАПАДАЮТ НА ГЕРМАНСКУЮ ИМПЕРИЮ!» Посмотрел вокруг. Корреспондентов все еще нет. Я ожидал, что все они опоздают на поезд. Кажется, порассуждал на тему национальных меньшинств в Чехословакии. Наконец показался Гасс. Я буквально схватил его за полы пальто, и, не поняв, в чем дело, он уже был в эфире. Подъехали и остальные газетчики, но они, казалось, были заняты устройством своего багажа. Гасс начал подавать отчаянные знаки. Одному богу известно, как прозвучал конец передачи. Я дал слово двум или трем англичанам, потом Зигрид Шульц, Уэббу Миллеру, Ральфу Барнесу. Филиппе Бойано, итальянский журналист, жестом показал, что он тоже хочет выступить. Я знал, как он тайно ненавидит фашистов, но не был уверен в его английском. Оказалось все замечательно. Никакое поставленное произношение не могло быть и вполовину лучше. Жюв из Гавас тоже захотел сказать несколько слов. Не успел я спросить, говорит ли он по-английски, как он уже вещал — по-французски. Я начал переводить то, что он сказал, и вдруг краем глаза вижу, что поезд уже движется. Моя заключительная фраза была неразборчивой, но я успел вскочить в вагон. Боюсь, что передача провалилась, но сейчас приходится думать о более важных вещах.

Годесберг, 22 сентября

Свастика и британский «юнион джек» развеваются друг напротив друга в этом прелестном рейнском городе — думаю, весьма уместно. Как уместно было и устроить вашу встречу в этом вагнеровском городе, потому что, говорят, именно здесь любили порезвиться Вотан, Тор и другие боги древних тевтонов.

Утром я заметил кое-что интересное. Когда я завтракал в саду отеля «Дризен», где остановился Гитлер, неожиданно появился этот великий человек, проскользнул мимо меня

и спустился к берегу Рейна проверить свою яхту. X., один из ведущих немецких издателей, тайно презирающий режим, слегка толкнул меня локтем: «Посмотри на его походку!» Взглянув, я убедился, что походка действительно забавная. Во-первых, она была очень женственной. Изящные маленькие шажки. Во-вторых, каждые несколько шагов он нервно вздергивал правое плечо, а его левая нога при этом издавала хрустящий звук. Я внимательно посмотрел на него, когда он возвращался мимо нас. Тот же нервный тик. Под глазами у него были безобразные черные пятна. Мне показалось, что этот человек на грани нервного срыва. Теперь я понимаю, что имели в виду журналисты, когда мы собрались вчера выпить в «Дризене». Они все время повторяли слово «теппихфрессер», «пожиратель ковров». Я сначала не понял, но потом кто-то шепотом пояснил. Говорят, что Гитлер недавно перенес один из своих нервных кризисов, и в последнее время они начали принимать странную форму. Когда он приходит в ярость по поводу Бенеша и Чехословакии, то бросается на пол и жует краешек ковра, то есть пожирает ковер. После того как я увидел его сегодня утром, готов в это поверить. Чемберлен и Гитлер имели трехчасовую беседу сегодня во второй половине дня, следующая состоится завтра. Как раз, когда я вел передачу из небольшой студии, которую мы организовали в комнате для швейцаров, эти два человека вышли после своей конференции прямо под мои окна. Гитлер, конечно, был сама любезность, а Чемберлен, выглядевший чванливым дураком, улыбался и, полный самомнения, явно радовался аплодисментам, которыми наградила их эсэсовская охрана, стоящая у дверей. Я знаю, что Чемберлен предложил создать международную комиссию по контролю за международными гарантиями того, что остается от Чехословакии. Нью-Йорк телеграфирует, что наша вчерашняя передача с вокзала Фридрихштрассе оказалась сенсацией. Странно. В Праге новый кабинет министров. Новый премьер — одноглазый, видавший виды генерал Ян Сыровый, генерал-инспектор сухопутных войск. Чехословакия еще может повоевать.

Годесберг, 23–24 сентября, 4 часа утра

После странного прошедшего дня кажется, что война совсем близка. Все британские и французские корреспонденты, а также Берчэлл из нью-йоркской «Times», который является английским подданным, отправляются на рассвете (примерно через час) к французской, бельгийской и голландской границам. Такое впечатление, что Гитлер здорово обманул Чемберлена. И старый индюк обижен. Весь день он хандрил в своих апартаментах в «Петерсхофе», что в городке Петерсберг на другом берегу Рейна, отказываясь идти на переговоры с диктатором. В пять часов вечера он отправил сэра Горация Вильсона, своего «конфиденциального» советника, и сэра Невиля Гендерсона, британского посла в Берлине (мы догадываемся, что и тот и другой готовы продать Чехословакию за пять центов), на другой берег Рейна встретиться с Риббентропом. Результат: Чемберлен и Гитлер встретились в двадцать два тридцать. Эта встреча, последняя, прервалась в час тридцать без какого-либо соглашения, и теперь похоже, что дело идет к войне, хотя из моей «студии» в швейцарской, всего в двадцати пяти футах от вышедших Чемберлена и Гитлера, я не мог разглядеть какого-либо напряжения или особого разочарования на птичьей физиономии Чемберлена, когда он прощался с Гитлером. Гитлер тоже улыбался и выглядел любезным. И все-таки немцы впали сегодня ночью в глубокую печаль, как будто в страхе, что оказались перед лицом войны. Они печальны, но все равно пребывают в лихорадочном возбуждении. Когда я собирался выйти в эфир в два часа утра со своим ежедневным сообщением и официальным коммюнике, ворвались Геббельс и Адамовски, нацистский босс германского радио, и запретили нам с Джорданом передавать что-либо, кроме официального коммюнике. Позднее я наспех ужинал в вестибюле «Дризена». Геббельс, Риббентроп, Геринг, Кейтель и другие то входили, то выходили, и все они выглядели так, как будто получили мощный удар кувалдой по голове. Меня это сильно удивило, потому что эта война — то, к чему они стремились. В коммюнике просто сообщалось, что Чемберлен пообещал направить в Прагу германский меморандум, содержащий «окончательную позицию» Германии по судетскому вопросу. Дело в том, что Чемберлен, приехав сюда, был готов отдать Судетскую область Германии, но только «британским» способом — с помощью международной наблюдательной комиссии. Но он обнаружил, что аппетиты Гитлера возросли. Гитлер хочет заполучить ее своим способом, то есть немедленно и безо всяких глупостей с международной комиссией. На самом деле это не столь важный пункт ни для одной ни для другой стороны, но, кажется, каждый настаивал на своей позиции. [13]

13

В последующие дни он стал единственным средством связи между Прагой и внешним миром. (Примеч. авт.)

Тем временем пришло сообщение, что чехи наконец объявили мобилизацию.

Сейчас пять утра. Прилягу на столе в вестибюле, потому что в шесть должен отправиться в Кельн, чтобы успеть на берлинский самолет.

Берлин, 24 сентября

Описание сегодняшнего дня содержится в моей передаче, которую я провел в полночь. Вот что я рассказал. «Утром все мы в Годесберге были в некотором замешательстве, но вечером в Берлине ситуация выглядит так:

Гитлер потребовал, чтобы Чехословакия не позднее субботы, 1 октября, согласилась передать Германии Судетскую область. Мистер Чемберлен должен был сообщить об этом правительству Чехословакии. Сам по себе факт, что человек, наделенный всеми полномочиями политического лидера Британской империи, взял на себя эту задачу, воспринимается здесь, да, думаю, и везде, как означающий, что Чемберлен поддерживает Гитлера.