Берлинский этап
Шрифт:
Солдат улыбнулся, невольно выдав, что Клава ему небезразлична. Она и впрямь оказалась милой, говорливой, но не острой на язык, как Аня. Так, балоболка. Глаза большие черные — цыганские, а нос задорно вздернут, в конопушках-монетках (у цыганок таких не бывает).
Освоить новые обязанности на коммутаторе не составило труда. Всего-то — навсего двенадцать номеров.
— Как зазвонит телефон, загорается огонёк, и с номера падает крышечка, — ввела новеньких в курс дела Клава. — Втыкаете штепсель в отверстие. Слушаете разговор, а
— А чьи это номера под крышечками? — осторожно приподняла одну из них Анна.
Клава быстро пробежала пальцами по крышечкам:
— Комендатура, врач, медсестра, командир порта, связист, второй связист, катера. А вот этот номер «12» нашего командира полка связи. Запомнили?
— «Двенадцать» — командир полка связи, — повторила Аня. — Запомнили.
Глава 2. Розы на развалинах
Как смена кожи для змеи, так новое платье для девушки, женщины — обновление, новая жизнь; если хотите, новая эра. Но если нарядов так много, что каждый день — новая эпоха, женский инстинкт обновления притупляется.
И наоборот…
Старая кожа мала и нестерпимо хочется выбраться из неё, но нельзя. И вдруг разноцветным фейерверком бархат, шелка, крепдешин, крепжежет — всё, что хочешь, пожалуйста.
Сейчас, конечно, уже не так, как после освобождения: заходи в любой дом, бери, что хочешь. Но могут и перепасть остатки роскоши.
… Платье, которое принёс старшина, и впрямь напоминало змеиную кожу — зелёное, отливом зачаровывающее женский взгляд.
Нине как раз под глаза — серо-зелёные с длиннющими ресницами. Русалочий наряд.
Но старшина условия поставил строгие:
— Кто выпьет кружку спирта, того и платье.
Наряд, как сеть-приманку, расправил на столе.
Сам — взгляд прехитренный, хотя обычно серьёзный. Звание командира взвода расслабляться не дает. Настоящий солдат, из тех, кто всю войну прошёл. На вид лет тридцать, бывалый.
Пузатая кружка рядом с нарядом ждёт смелых. Из фляжечки старшина до самых краёв её наполнил, не поскупился (пейте, дескать, девчат, на здоровье!).
— Товарищ старшина, где ж нам выпить столько? — с сомнением, почти враждебно посмотрела Аня на алюминиевую кружку.
Самой смелой оказалось. Пить не умеет, но очень уж платье красивое. Не столько даже платье, сколько сама ткань — изумрудный атлас. В лисьих глазах зажглась хитринка: мысленно Аня примеряла наряд на себя.
Но кружку допить не смогла. Сделала несколько быстрых глотков — зашлась кашлем.
Не видать, значит, платья.
А старшина только смеется:
— Следующий!
Следующей отважилась Клава. Старшина, конечно же, не мешкая, долил в кружку спирта, чтоб снова было до краев.
Девушка настороженно пригубила резко пахнущее содержимое кружки, сразу видно, в первый раз. Сделала глоток и сморщилась:
— Нет уж,
Нина ещё сомневалась. Её дежурство, а кружка огромная, трехсотграммовая.
Но зелёный шёлк так и просился в руки, и девушка отважно поднесла кружку ко рту.
Выпила залпом
— Молодец! — удивился старшина. — Держи. Заслужила.
Торжественно вручил шёлковую награду, но радости от платья девушка уже не ощутила, только положила его рядом на стол, и он поплыл вместе со стенами, как солнечная система вокруг солнца.
Даже не заметила, как испарились, словно джины из бутылки, и старшина, и все остальные.
Только голос. Строгий, даже злой.
— Кюстрин! Кюстрин!
И звонок пронзительный и долгий, как звонок будильника.
«Командир полка связи…»
Но телефонная трубка выпала из рук, а мысль потерялась в хаосе странных каких-то видений.
Утром командир полка связи явился на коммутатор собственной персоной. Внезапное появление пожилого полковника обычно не предвещало ничего хорошего.
«Кто дежурил?», — донеслось до Нины всё ещё как будто во сне, в голове стоял гул, и каждый звук отзывался болью.
— Аксенова Нина дежурила, — ответил какой-то солдат.
— Десять суток! Отведите её на гаупвахту.
Гаупвахтой служила маленькая комната с крошечным зарешеченным окошком для еды, располагавшаяся в казарме. Аня с Клавой и знакомые солдаты старались скрасить вынужденное одиночество Нины гостинцами.
Заглядывал пару раз в карцер с бутербродами и сам старшина. Видя, к каким последствиям привела его шутка, виновато почёсывал затылок:
«Вот дурак, зачем только спирта тебе налил…».
Но на пятый день командир отменил наказание, а ещё через несколько дней после того, как Нину освободили из карцера, как ни в чём не бывало зачинщик зашёл на коммутатор, как раз, когда все три девушки были в сборе:
— Девчата, хотите съездить за Кюстрин? Там печи, где людей жгли фашисты…
Идти было тяжело, шли какой-то насыпью: земля рыхлая, да ещё и вперемешку с мягкими и крупными камнями, а внизу пролегала железная дорога, уже одичавшая, заросшая, как щетиной, бурной майской зеленью.
…Камни… Нина хотела и не могла не думать о камнях.
Они вспоминались, назойливые, как комарьё, но камары кусают не больно.
В отличие от камней в шаловливых руках немецких мальчишек, не упускавших случая окатить русских сверстников колючим градам. Нина боялась камней, а Илюшка долго не мог смириться с несправедливостью: он, несомненно, куда более ловкий и смелый, чем неповоротливая немчура, и не имеет права дать сдачи.
Полицейский участок. Конец войны, но немцы ещё не верят в поражение. Их, узников, собрали в участке для острастки.