Берлинское кольцо

Арбенов Эдуард

Жить!

Еще немного. Видеть это окно и за ним свет… Ничтожный, тусклый свет, живой снег, летящий, тающий на стекле.

Баумкеттер словно услышал его мысль и обернулся — настороженный, даже испуганный. Может быть, ему показалось, что заключенный хочет бежать или попытаться оказать сопротивление. И сразу успокоился. Исламбек стоял на прежнем месте и почему-то смотрел в окно, запорошенное мокрым снегом.

Ладонью Баумкеттер показал на пол.

— Лечь? — уточнил по-немецки Саид и услышал свой голос — хриплый, придавленный, как будто горло сжимали.

Но Баумкеттер понял

его и улыбнулся.

— Вы говорите по-немецки?

И лицо его стало еще добрее, и улыбка сделалась извинительной, словно он просил прощения за неудобство: пол был голый, каменный и сырой — те, четверо, прошли по нему мокрыми пантофелями, Баумкеттер бросил на цемент рубашку Саида:

— Пожалуйста!

Перед тем как лечь, уткнуться лицом в землю, Саид поднял глаза на Баумкеттера. Он не знал зачем, но ему необходимо было обязательно встретиться взглядом с человеком, который держал в руках пистолет.

Тот улыбнулся по-прежнему извинительно, даже грустно. И в глазах таилась тревога — больше ничего.

Баумкеттер не надеялся на свои патроны — так понял Саид, и его охватил мгновенный ужас. На какую-то секунду он поддался этому чувству и уже хотел вскинуться снова на ноги, но Баумкеттер предупредил попытку, наклонился над ним и еще раз коснулся волосатыми пальцами плеча. Помял его, как мясник.

В это время прозвучала вторая пара выстрелов. За стеной, теперь ясно, что за стеной, и звук оказался громче.

— Спокойно! — предупредил Баумкеттер и отстранил руку от Саида.

Пол был холодный. Жег каменным льдом, но Исламбек не шелохнулся, только расслабил плечо.

«Он будет стрелять в плечо. В левое…»

Хотелось зажмурить глаза, но веки не смыкались. Широко раздвинутые, они открыли перед Саидом кусок пола и грязный рукав рубахи, на которой он лежал.

Это — мир, все, что осталось от него в последнюю минуту.

Выстрел прозвучал негромко. Во всяком случае, не так, как ожидал Саид. И стало больно и горячо в левом плече. Он застонал тоже негромко. Что-то пылающее хлынуло в тело, в мозг, в глаза, и на мгновение они ослепились синим пламенем. И угасли. Все угасло.

Он даже не услышал слов Баумкеттера:

— Вынесите его…

Часть II

ЛАБИРИНТ

1

Ее задержали на втором километре Берлинского кольца перед поворотом шоссе на Потсдам. Задержали на исходе дня, когда придорожные заросли уже пересеклись длинными синими тенями, а сама бетонная полоса окунулась в тишину. Слишком долго серый, почти неприметный в такое время «фольксваген» стоял на обочине. Его успели зафиксировать, и когда обладательница этого не особенно быстроходного, но весьма удобного и выносливого «конька» выглянула из-за тенистых сосен и приблизилась к машине, ее остановили сотрудники органов государственной безопасности:

— Фрау Хенкель!

Она промолчала. Сделала вид, будто не слышит или не считает названное имя своим. Рука ее потянулась к карману куртки, чтобы достать ключ от зажигания или еще что-нибудь, связанное с огнем, но офицер предотвратил это движение.

— Спокойно!

Тогда она оглянулась и посмотрела более чем удивленно на офицеров — и на того, который ее остановил, и на его двух спутников, вышедших из зарослей молодого ельника.

— Что это значит, господа. Или женщине в вашем коммунистическом секторе уже нельзя сойти с машины?

Она была уже не молода, эта дама, далеко не молода. Правда, труд, который, видимо, расходовался расточительно на борьбу за молодость, многое сберег от нападений времени, и женщина оставалась красивой и достаточно гармоничной. Во всяком случае, бежевая куртка из какого-то сверхнового эластичного материала, напоминавшего замшу, сшитая на спортивный манер и перехваченная широким ремешком со скромной, почти солдатской, пряжкой, подчеркивала стройность и гибкость ее тела. Чуть полноватые ноги, сдавленные короткой юбкой, стояли твердо, но пружинисто и казались способными на легкие и быстрые движения. И эти движения действительно оказались легкими и пружинистыми, когда задержанная пошла в лес по невысокой, но путано-густой траве, не выбирая дороги.

— Вам придется вернуться к тому месту, где вы провели последние несколько минут! — сказал ей офицер.

Зачем? Она не спросила. Пожала плечами, кажется даже усмехнулась, как человек, который видит заблуждение других, и оно представляется ему комичным. Да, комичным. Ее понуждают — это возмутительно. Но приходится повиноваться. Что ж, грубая сила — единственное, чем располагают эти мужланы из контрразведки. Понуждать — их принцип, на большее они не способны. И она, запустив руки в карманы своей куртки, рисуя полное безразличие и пренебрежение, мило зашагала на своих полноватых ногах. Мило и кокетливо.

— Что вы здесь делали, фрау Хенкель?

Здесь — значит у этих сосен и дубов. На этой крошечной полянке со странной выбоиной, глядевшей черно-синим пятном на фосфорически светящейся зелени. Светящейся в последних лучах, плоско падающих на лес, на декоративно ровную, словно стриженую, мытую и расчесанную траву.

— Почему Хенкель?

Она не только улыбалась и не просто улыбалась. Дерзко, чуть смежив веки с синими, еще длинными ресницами, приятно обрамляющими серые миндалевидные глаза, она смотрела на офицеров. На этих самоуверенных простачков, этих крестьянских или рабочих парней, изображающих из себя детективов.

— Почему Хенкель? — повторила она жестко, но все с той же улыбкой.

Офицер ужасно серьезен. Он волнуется, и губы его приметно для постороннего глаза вздрагивают. Должно быть, он первый раз проводит операцию. Ему хочется сбить эту нагловатую даму с ее независимой позиции.

— Можно точнее: Рут Хенкель, бывший диктор французскою вещания «Рундфунка», жена бывшего президента Туркестанского национального комитета…

— Боже, какая осведомленность! Бывший, бывшая… Между прочим, моя фамилия Найгоф. Вы могли бы предложить мне сигарету, господа? Моя пачка в машине.