Бернар Кене
Шрифт:
— Двадцать сантимов в час на каждого рабочего, — ответил Ахилл, — это будет целый миллион к концу года.
— Но я еще раз повторяю, — возразил Бернар, — дело идет ведь не обо всей фабрике.
— Ты не сможешь, однако, — вступил в разговор Антуан, отложив в сторону Тьера, — ты не сможешь прибавить одним и не прибавить другим. Иерархия в ремеслах священна. Штопальщица хочет больше зарабатывать, чем чистильщица, прядильщик больше, чем ткач.
— А почему? — не сдавался Бернар. — У них у всех одинаковые желудки, одинаковые нужды.
—
Пробило девять часов. Старик поднялся. Он никогда ни с кем не прощался. Антуан проводил его до калитки. Бернар остался один со своею невесткой; она повертывалась на подвижном табурете с молодой непринужденностью и смотрела на него, улыбаясь дружески, почти как союзнику. Она мало знала его до войны, но часто виделась с ним с тех пор, как перемирие сделало отпуска более легкими. Она внушала ему довольно любопытное чувство — смесь восхищения, симпатии и боязни. Боязни чего? Он не мог бы этого сказать. Она, казалось, всегда готова была довериться ему; может быть, именно этого-то он и боялся. Он был тверд в своей братской лояльности. Да и что могла бы она доверить ему? Антуан обожал свою жену: это был примерный муж.
— Well, Bernard, how are you getting on? [9] — спросила она.
Ее воспитывала англичанка и она всегда говорила по-английски со своими сестрами. Этот язык был для нее языком тайным, интимным. Бернар проживший год в Лондоне, тоже охотно говорил по-английски, и это их сближало. Понимал его и Антуан, но уже хуже.
— Да что, — отвечал Бернар, — стараюсь опять привыкнуть к Пон-де-Леру. Не очень-то это весело.
— «Весело»? — воскликнула она с возмущением. — Ах нет, в Пон-де-Лере вовсе не весело! Хотя я отчасти и была к этому подготовлена. Лувье не так далеко и не очень-то от него отличается. Но если вы женитесь на парижанке, я ее пожалею.
9
Ну, Бернар, как же вы поживаете? ( англ.)
— Вам некого будет жалеть, Франсуаза, успокойтесь, я наверное не женюсь.
— Почему вы это знаете?
— А могу ли я на вас положиться, что вы никому не выдадите моей тайны?
— Да никакой тайны и нет, бедный мой Бернар; все ведь здесь знают, что у вас есть какая-то связь. Вас видали в Париже, да и в других местах, с очень хорошенькой женщиной. Но ведь связь не может продолжаться вечно.
— Нет, конечно, ведь я и сам смертен, но это продолжится, пока она того хочет.
— Правда? — спросила Франсуаза, оживленная и счастливая. — Вы ее очень любите? Она красива?
— Что могу я ответить? Я ведь пристрастен. Но, говоря по чести, ни разу с тех пор, как я ее знаю, я не встречал еще женщины, которую можно бы было с нею сравнить, исключая, может быть, вас, Франсуаза… Нет, это вовсе не идиотский
«Неужели у меня выражение покорной нежности? — спросила сама себя Франсуаза с любопытством. — А я совсем не чувствую себя такой уж покорной! Мне бы хотелось…»
— Но, Бернар, — сказала она вслух, — почему вы не женитесь на ней?
— Прежде всего потому, что она уже замужем. Да и потом… я не верю в брак.
Франсуаза смотрела на него, наклонившись вперед; она уперлась локтем в колено, подбородок покоился на руке. Это было ее обычное положение, когда она задумывалась.
«Пишет ли он ей? Каждый ли день? Кто-нибудь из Кене может ли быть романтичным? Почему я себя сейчас ощутила точно обманутой? Антуан любит только меня. Вся беда в том, что я скучаю…»
— Но я в отчаянии, — продолжала она громко, — я рассчитывала на вас, чтобы получить подругу по гарему. Вы знаете, тут ведь целый заговор, хотят вас женить на вашей кузине Лекурб.
— Ивонне? Но ведь она совсем еще девочка, не правда ли? Уже целые годы я с нею не виделся. Она всегда бывала в пансионе, когда я приезжал в отпуск. Последнее, что я могу вспомнить о ней, это как я ее качал в саду у Лекурбов. Она была очень тяжелая.
— Она уже вовсе не девочка. Ей девятнадцать лет и она замечательная девушка. Она знает много трудных вещей, она бакалавр и готовится к следующей ученой степени. Сейчас она в Оксфорде… Любопытно, не правда ли? Дети Лекурб оба очень способные. Роже ведь тоже отлично занимается.
— Но, — сказал Бернар, — во всяком случае, ведь они наполовину Кене… А какова она? Хорошенькая? Некрасивая?
— Трудно сказать, у нее красивые черты, но она очень крупна. Она очень увлекается спортом и мне думается, что она уж чересчур развивает мускулатуру. Но она так умна, что это меня даже пугает.
— Вот так портрет! — воскликнул он, засмеявшись. — И ее предназначили мне?
Вошел Антуан, руки его были черны от машинного масла.
— Извините меня, — сказал он, — я был в гараже. Автомобиль сегодня очень скверно поднимался на изволок и мне захотелось осмотреть его вместе с Карлом.
— И что же оказалось? — поинтересовался Бернар.
— Да скверно, совсем не в порядке.
Они поговорили немного об этом, и Бернар распрощался.
Еще накануне было решено, что он будет жить у Ахилла.
— Совсем не изменился Бернар, — сказал Антуан, оставшись с женой наедине. — Когда ему было десять лет, он все спрашивал во время одной стачки: «Дедушка, а если я продам мой велосипед, вы сможете им дать то, что они просят?»
— Это очень мило, — ответила Франсуаза. — А что же дедушка?
— Он рассказывал об этом целых десять лет. Только я так и не узнал, гордился ли он Бернаром или презирал его.