Бернард Шоу
Шрифт:
День-два спустя после «Кровавого воскресенья» Шоу был остановлен на улице человеком, слушавшим его речь на Клеркенуэлл-Грин. Тот высказал Шоу горький упрек: зачем он довел людей до беды, заведомо не зная, как из нее выбраться? Шоу ничего не нашелся сказать в свое оправдание. Он никогда не видел себя в роли вожака, не знал за собой прав на это положение. Подобно любому демократу XIX столетия, он полагал, что народ может распорядиться собой самостоятельно, что у народа хватит инициативы и политической мудрости, а его задача скромная: быть рупором социалистических идеи.
Но, вспоминая, как в разгаре беспорядков к нему подбежал человек и-закричал: «Ведите нас, Шоу! Скажите: что делать?» — он чувствовал, что этими словами говорила беспомощность, слабость толпы. Нерадостное открытие, но оно отрезвило Шоу. Он немедленно забраковал формулу
29
Слова из речи А. Линкольна (1809–1865), произнесенной 19 ноября 1863 г.
ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ ФАБИАНСТВА
Фабианцы не были созданы для уличных боев. Многие из них находили затруднительным для себя выступать и на массовых уличных митингах, хотя Шоу это любил: воздух чистый, «публика не томится». По словам Шоу, «в лихорадке волнений из-за безработицы фабианцев потеряли из виду». И слава богу! В трудную годину очень легко попасть в мученики, «а это верное средство бесталанному стать известным». Фабианцы знали, что «капитал открывает огонь не задумываясь и что во все времена революционера, потерпевшего поражение, ждут клевета, лжесвидетельство, жестокость, безжалостная судебная и ружейная расправа». Открой войска пальбу, фабианцы предпочли бы укрыться за шеренгами солдат.
В свою философию они вносили много личного чувства. «Я мыслитель, а не драчун, — заявлял Шоу. — При первых звуках канонады я юркну под кровать и не выберусь оттуда, пока не начнется настоящая созидательная работа». В этом замечании сказался оптимизм Шоу, ибо созидательную работу его друзья-революционеры начали бы как раз с того, что, вооружившись револьверами, заглянули под все кровати королевства, разыскивая там «этого самого Шоу».
Как бы там ни было, к 1887 году фабианцы избавились от анархистов и других сорвиголов. Отныне в основу деятельности фабианцев был положен конституционный принцип: они хотели благопристойного социализма, ни больше ни меньше.
Фабианцы не гнушались нести свои воззрения и принципы в любые организации и преуспели в своем деле куда больше, чем Демократическая федерация, стремившаяся собрать под своим знаменем пролетариат, поднять восстание и возглавить его. «Чтобы закипела работа, — признавался Гайндман, — мне нужно знать, что революция начнется в следующий понедельник в десять часов утра».
Осознавая незрелость революционной ситуации в Англии, Шоу занимал фабианские позиции, хотя и не находил их совершенно безупречными и порядком презирал за медлительность и пугливую осторожность действий.
Что у него было на душе, он высказал в речи перед экономическим сектором Британской Ассоциации, собравшимся в сентябре 1888 года в Бате: «Ручаюсь, вы все питаете уважение к энтузиастам, не желающим примириться с мыслью, что задавленные трудом, изнемогающие от страданий собратья наши вынуждены ждать спасения от безразличных и неумелых парламентов и местных организаций, старающихся измыслить всего лишь жалкие улучшения. Свет правды так ярок, так ненавистен гнет, столь убедительны проповеди, что энтузиасты считают решенным делом единение всех трудящихся, включая солдат и полисменов, под знаменем братства и равенства. Справедливость, полагают, воцарится незамедлительно. К сожалению, сколотить такую армию из людей XIX века не легче, чем собрать виноград с чертополоха. Но если мы втайне порадуемся нашей беспомощности, если на сердце полегчает от мысли, что в целях наименьшего риска нужно идти медленно, шажком, и если нас уже не давят горечь и унижение, когда на пути к земле обетованной простирается голая пустыня, где нищета и отчаяние губят жизни без числа, — вот тогда я вам скажу, что общественный уклад растлил нас до самой что ни есть подлой степени эгоизма».
Фабианцы были всегда невелики числом: начали с сорока членов и едва перешагнули за две тысячи. Уважением Общество пользовалось чуть ли не наравне с англиканской церковью, а существование вело бродячее. После жаркой схватки с Социалистической лигой, с противниками государства, фабианцев выставили из отеля Андертона на Флит-стрит. Указали им порог и в библиотеке доктора Уильямса на Гордон-Скуэр; там, между прочим, некий священник из христианских социалистов толковал, что первый из 39 догматов англиканского вероисповедания провозглашает, в сущности, атеизм, а королева Виктория, заметил он мимоходом, — «пошлая старая немка».
Обществу решительно негде было приткнуть голову, покуда в веселую минуту Оливье не вспомнил про «Кабинеты Уиллиса» [30] . В те дни там собиралась важная публика: министры проводили конференции, встречались ученые мужи и епископы. Председательский стол покрывался красным сукном, ставились серебряные подсвечники, у дверей чутко замирали два ливрейных лакея, разодетые с испанской пышностью. И все удовольствие стоило одну гинею! Яркая аристократическая внешность Оливье и мудреное название — Фабианское общество — без труда завоевали «Кабинеты Уиллиса». Общество встречалось здесь до тех пор, пока «Кабинеты» не смекнули, что XVIII веку пришла крышка, и не сделали отчаянной попытки удержаться, преобразившись в очень дорогой ресторан. До нас дошел печатный отчет об одном таком собрании в «Кабинетах Уиллиса». Отчет называется: «Заколот фабианцам на обед».
30
До конца XVIII в. это заведение называлось: «Залы Олмэка». Здесь был бар и в обход запретительным законам велась крупная игра.
Среди либералов тех дней ходили три личности, прозванные либералами-империалистами: Герберт Асквит, Эдуард Грей и Ричард Холдейн. Холдейн слыл философом: у него была страсть возиться с причудливыми религиями и утопическими сектами, он отличался терпимостью и покладистым характером. Его без особого труда уговорили прийти в это странное Фабианское общество, прочесть лекцию из-за стола, накрытого красным сукном, и, если сможет, — вколотить им в головы немного здравого смысла. К великому своему удивлению, он встретил не чудаков-утопистов, а людей, набивших руку в диспутах, отлично натасканных в экономике, великолепно звавших либеральную платформу и вот уже несколько лет успешно разносивших ее в щепки. На Холдейна обрушился Шоу, потом Уэбб и уже окончательно покончил с ним лучшим выступлением на вечере Грэам Уоллес. А Холдейну и горя мало! Комплекцией он был крупнее и коренастее любого фабианца, и громовой хохот покрыл его слова: «Если на меня еще раз пойдет мистер Уэбб, спрячусь-ка я за плотную фигуру мистера Бернарда Шоу». В будущем Ричард Холдейн станет не только лордом-канцлером, но и первым пэром из членов Лейбористской партии.
Если бы удалось затащить в «Кабинеты Уиллиса» Асквита, история Англии могла бы сложиться совсем иначе. Но Асквит рассудил, что больше одного греха на душу брать не следует, и ограничился внятным изложением экономической теории laisser faire [31] в колледже для рабочих. На этой лекции в публике, покусывая губы, укрылись фабианцы. По окончании лекции Асквит совсем собрался уходить, как вдруг встал Шоу и спросил, не желает ли докладчик взглянуть на дело с другой стороны. Пораженный этой наглой выходкой, Асквит ответил: «Разумеется, нет» и вышел вон. Он сильно просчитался, ибо фабианцы были в то время единственными, кто мог ему открыть глаза, — тому примером судьба Холдейна. Так думали фабианцы, и в их пользу говорит тот факт, что даже светлая голова не спасла Асквита от участи живого анахронизма.
31
Невмешательство (франц.), принцип свободного предпринимательства.