Бернард Шоу
Шрифт:
Шоу никогда не был на дебатах в британской Палате общин, зато приехал в 1918 году на ассамблею Лиги наций. Процедура показалась ему нестерпимо скучной и глупой, и только неожиданные появления молоденьких женщин из секретариата приятно разнообразили картину. Несмотря на это — а может быть, именно поэтому — Шоу оправдывал Лигу наций: она учит сообща управлять миром, в отличие от старой местнической дипломатии. «В женевской атмосфере патриотизм умирает: здесь патриот — просто шпион, которого нельзя расстрелять». Между нами говоря, в Женеве царила такая разреженная атмосфера, что вслед за патриотизмом там вымирало и все остальное.
Войны приходят и уходят, конференции собираются и распускаются, падают монархии, гибнут республики, трещат диктатуры, но стоял и стоит Театр, утвердившийся на скале человеческого гения: «В минуты краткой славы званием Соломонов и Цезарей награждали премьер-министров и полководцев;
МОСКОВСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
В законах и делах практических Шоу ориентировался настолько лучше своих издателей и антрепренеров («все они романтики и мечтатели!»), что ему приходилось брать на себя защиту их интересов помимо своих собственных. Свои контракты он сочинял собственноручно.
— Подписываете или поспорим? — спрашивал он у Форбс-Робертсона, протягивая ему контракт.
— Подписываю, — отвечал знаменитый артист и совершал этот акт, не проверив ни строчки. Он знал, что Шоу позаботится о нем лучше, чем он сам, а спорить с Шоу и вообще не следует — Шоу и черта переспорит.
Те, кто разбирался в материальных вопросах, видели в Шоу человека делового и справедливого. Он считал настоящим контрактом только контракт взаимовыгодный. И понимал, что денежная стоимость произведения искусства определяется отнюдь не художественными достоинствами, но тем доходом, что оно принесет.
Esprit de corps [161] был развит в Шоу до чрезвычайности. Он не считал себя вправе запрашивать за свою работу меньше ее рыночной цены, полагая это нетоварищеским приемом в конкурентной борьбе. Он никому не продавал свои авторские права. Когда к нему впервые пришел коммерческий успех, один спекулянт предложил ему полтораста фунтов за право постановки в Европе «Оружия и человека». В те дни любой английский драматург ухватился бы за такое предложение обеими руками. Но Шоу сказал: «Что будут делать европейские драматурги, если антрепренеры наводнят Европу скупленными по дешевке английскими пьесами?» Впоследствии, когда дело дошло до европейских постановок его пьес, он разузнавал размер самых крупных гонораров для тамошних драматургов и требовал оплаты по той же цене, а в случае, если она была недостаточно велика, запрашивал свою полную лондонскую ставку. Иной раз эти требования, сами по себе не столь уж чрезмерные, вызывали протест как нечто неслыханное, невероятное. Но Шоу стоял на своем. А стоило ему добиться своего, как за ним потянулись другие изумленные и обделенные авторы. Их усилия увенчались успехом. То была победа в духе профсоюзной борьбы, и потому Шоу вспоминал о ней с гордостью.
161
Чувство локтя, товарищества; сословный, корпоративный дух (франц.).
В провинции — в маленьких театриках, репертуарных компаниях, вдалеке от большой коммерции, сложилась такая практика. Драматурги, вернее их агенты, получали с каждого спектакля (которые классифицировались как любительские) твердый гонорар, обычно пять гиней. Платить такой гонорар могли себе позволить только состоятельные люди, что баловались подражанием модным актерам в модных пьесах. Сборы (если таковые были) шли на благотворительные нужды. Авторы же полагали, что им, леди и джентльменам, не пристало получать гонорар меньше, чем в гинеях. Шоу жестоко расправился с этой системой, настояв на соблюдении деловых и справедливых отношений. Если театральный коллектив делал какие-нибудь сборы и если спектакль шел при этом в сельской школе, а чистый доход составлял пятнадцать шиллингов, драматургу полагалось получить девять пенсов. Шоу складывал монетки в карман и прикладывал руку к шляпе — в знак того, что и впредь маленький театр может рассчитывать на свою клиентуру. Девять пенсов не могли бы окупить даже почтовые и накладные расходы. Однако это открыло дорогу широкой практике, охватившей все провинциальные театры и в конечном итоге приносившей Шоу доход, на который любой служащий или мелкий лавочник мог бы содержать не одну, а несколько семей.
Не подумайте только, что сказанное изобличает в Шоу процветающего благодаря своей смекалке и изворотливости бизнесмена. Шоу утверждал, что потерял златые горы из-за того, что целиком отдавался литературной и общественной деятельности, а деловой стороной вплотную интересовался лишь в самых неотложных случаях: «Мне бы нужно завести себе делового напарника, который знает толк в рекламе. Люди говорят, что я занят бесконечной саморекламой. На деле я окружен сотнями дураков, которые стряпают позорящие меня идиотские бредни. Поэтому все только обо мне и говорят, но никто меня не читает».
Действительно, постоянный доход Шоу, которого бесспорно хватало для обеспечения ему прочного места среди профессионалов, облагавшихся самым высоким налогом, и который пополнялся за счет немалых средств его супруги, все же не сделал из него миллионера, а миллионером его считали все. Я как-то допытывался у него, во что реально выливались такие случаи феноменального везения, как успех «Пигмалиона» в кино, принесший ему, по подсчетам прессы, около пятидесяти пяти тысяч фунтов. Он принялся анатомировать эту цифру: «Для начала разделим все на четыре — так будет ближе к истине. Теперь вычтем английские и американские налоги. Банковские операции — еще 2,5 процента долой. Проценты на капитал облагаются налогом — вычтем по двенадцать шиллингов из каждого фунта. Что осталось? Пустая сахарница! Девять десятых нашего населения понятия не имеют о денежных знаках, превышающих однозначные числа. У них просто-напросто нет таких знаков. Что же говорить о том, какую пищу их фантазии дают четырех- или пятизначные цифры?!» В январе 1942 года он писал мне: «Экранизация «Пигмалиона» принесла мне 29 000 дохода и была обложена 50 000 военного налога. Да спасут Вас боги от такого успеха. Еще один успех — и я разорен!»
Репутация баснословного богача могла, по его словам, иной раз сослужить недурную службу. Но для этого ей должна сопутствовать обеляющая богача репутация скряги и подлеца. Последнюю он раздувал себе сам. Вот, получив телеграмму с оплаченным ответом, он посылает ответ не телеграммой, а открыткой. Его просят вернуть неизрасходованный телеграфный бланк, и он сокрушается: «Меня вынуждают вернуть бланк. Я протестую. Оплаченные ответы — мой бизнес. Я всегда отвечаю по почте, и телеграммы мне обходятся бесплатно». Он ссудил 30000 фунтов шахтерам Дарема на постройку дешевых жилых домов и в ответ на удивленные взгляды говорил: «Шесть процентов!»
Если бы он и вправду был таким скупцом, каким ему хотелось выглядеть в глазах окружающих, он не забросил бы театр на три года ради «Справочника по социализму для образованной женщины». Только что он узнал на театре самый большой кассовый успех — и вот засел за книгу, призванную вобрать в себя все, что касалось предмета, над которым Шоу раздумывал и о котором пекся вот уже сорок лет. «Справочник» отличают ясность и убедительность, неслыханные для публицистических сочинений такого рода.
Шоу посвятил меня в то, как у него возник замысел этой книги: «В самом начале нынешнего века я выпалил из крупнокалиберного оружия, заявив, что простой человек всегда прав. За это меня назвали революционером. Простой человек понимал социализм как равенство доходов, и я ошеломил всех, целиком согласившись с простым человеком. Этим, по чести сказать, исчерпывается мой вклад в социалистическую мысль. Я потратил четыре года на изучение экономики ради того только, чтобы обнаружить полное невежество тех, кто занимался ею до меня. Узнав, что вся капиталистическая система — один грабеж, я усмотрел свободу гражданского выбора лишь в том, по какому поводу один сосед перегрызает глотку другому. Вот грубый, но всем понятный пример. Если А — обладатель трех с половиной фунтов, а у Б два с половиной фунта, то первое, что приходит в голову Б, это перегрызть глотку А. Со своей стороны, А одержим точно таким же стремлением. Я не могу себе представить, как можно определить в звонкой монете истинную цену личности. Как справедливо распределять богатство? Никто не берется на это ответить. Единственный способ покончить с резней — равное распределение богатства между всеми. У меня есть два приятеля: настоятель собора Св. Павла Индж и боксер Джин Танни. На каком аукционе я смогу узнать, сколько «весит» тот и другой в фунтах или в долларах? Но сегодня Танни может купить десять докторов Инджей, не исчерпав своего банковского кредита. Справедливо ли такое распределение благ?!»
В противоположность многим и многим социалистам, Шоу не верил в то, что обладание материальными средствами способно само по себе устранить все проблемы, заботящие современное человечество: «Всякий мыслящий человек согласится с тем, что счастье и несчастье соотносятся с природой человека, а не с тем, сколько у него денег. Деньги уберегают от голода. Они не спасают от несчастья. Пища питает тело, а не душу».
Не будучи, таким образом, материалистом, Шоу черпал свою веру из иных, чем у большинства утопистов, источников: «Добро рождается из чувства собственного достоинства, которое мы приобретаем неисповедимыми путями. Человек человечен в той мере, в какой он обладает этим чувством… В нас помещается таинственная штука, называемая душой; сознательно творимое зло ее убивает; без нее же никаким материальным благам не сделать жизнь сносной…