Бернард Шоу
Шрифт:
Архиепископ. Вы не должны так поступать.
Король. Но вы же знаете, что я так и поступлю, если приму ваш совет. Так как же, вы еще настаиваете?
Архиепископ. Право же, премьер, нам лучше удалиться. Если бы я был суеверен, мне бы начало казаться, что сам дьявол вкладывает эти аргументы в уста Его величества. На них нечем ответить. И все это так нелепо расходится с привычным ходом мысли образованного англичанина! Нет, право, все это не для меня и не для вас!
Король (встает вслед за посетителями). К тому же, мой брат, которому придется наследовать мне, может на это и не пойти. Кстати, женат он на доморощенной леди, с которой никогда не сравнится у нас в популярности любая заморская принцесса из бывших. И потом, покуда я жив, какой же он монарх? Сначала отрубите мне голову! С троном шутки плохи. Упраздните его — тогда другое дело. А нет — так извольте трон уважать!
Премьер-министр. Сэр, вы уже столько всего сказали, что у меня голова идет кругом. Пощадите.
Король. Приглашаю вас обоих к обеду. Дэйзи придет. Может быть, мне вам приказать остаться?
Архиепископ. Я уже пропустил свой обед и очень хочу есть. Если вы повелеваете мне остаться, я без ропота подчиняюсь.
Король (шепчет подавленному премьер-министру, пока они спускаются с лестницы). Имейте в
Премьер-министр только печально покачал головой. И пошли они обедать. Премьер-министр почти не притронулся к еде, но архиепископ все съел подчистую».
Шоу умел показать любому актеру, как играть роль, но не всякому актеру урок шел впрок. Эдуард имел все козыри в своих руках, но то ли не сумел, то ли не захотел ими воспользоваться. И его самого и даму его выжили из дворцовых покоев. Премьер-министр и архиепископ по этому поводу не горевали.
Автору этого диалога исполнилось уже восемьдесят лет, но он мог вполне сойти за восемнадцати летнего. Кто-то стал величать его великим старцем английской литературы. Ему бы больше подошло называться великим сорванцом. Ведь никому не могло прийти в голову, что он еще способен выкинуть. Молодостью духа и немалым запасом жизненных сил он мог бы заткнуть за пояс любого молокососа.
В октябре 1938 года я приступил к биографии Шоу и написал ему: «Хотите, чтобы Вас разоблачил преданный человек? Я к Вашим услугам». Он ответил: «Меня надо не разоблачать, а всячески облачать. Я прирожденный клоун и сам себя разоблачаю». Прочтя это, я понял, что он молод и здоров, как прежде.
В день восьмидесятитрехлетия Шоу «Дейли Экспресс» опубликовала интервью с ним. Мир был уже на грани войны, но Шоу не верилось, что найдутся безумцы, которые переступят эту грань: «Мир сейчас удерживается одним только страхом. Все, что вселяет страх, укрепляет мир. Страх можно называть и вежливее: здравый смысл… Прочный мир это только мечта. Тем не менее всякий государственный деятель, в кого не вселяет дикий страх самая мысль начать артиллерийский обстрел, должен быть помещен в психиатрическую лечебницу».
Россия предложила всем странам, заинтересованным в сохранении мира в Европе и в развитии дружеских отношений, заключить пакты о ненападении и экономических связях. Через месяц после восьмидесятитрех летая Шоу Гитлер принял советское предложение о мирном пакте. Этот пакт был ошибочно истолкован как агрессивный военный союз. Шоу мгновенно откликнулся в «Таймс»: «На прошлой неделе в «Ивнинг Стэндард» была предана гласности догадка доктора Инджа: герр Гитлер отправился в Каноссу. Всего через несколько дней пришла радостная весть: доктор прав — герр Гитлер очутился под сапогом Сталина, а этот заинтересован в мире как никто другой. Все окружающие напуганы до смерти. Спокоен один только я. Почему? Я сошел с ума? Нет! Тогда почему? Почему? Почему?!» После вторжения Гитлера в Польшу Англия и Франция объявили Германии войну [183] .
183
Автор опускает существеннейший момент исторической хроники: мюнхенское соглашение 1938 года.
В конце августа Шоу снова написал в «Таймс» из Фринтона, настаивая на том, что Англия должна быть благодарна Сталину за то, что тот сдерживает Гитлера. Теми же соображениями он делился с леди Астор:
«28 сентября 1939 года.
Как здравомыслящая женщина, Вы неизменно стремились уберечь от зла лунатиков и болванов — Ваших ручных политиков.
А сейчас пришла пора Вам заявить во весь голос в Парламенте: только самые жестокие люди могут подавать дело так, будто нас поджидает трехлетняя война, в то время как всякий, кто видит дальше трех шагов от собственного носа, прекрасно знает — война уже окончена. Этот обман выливается во всяческое разорение у нас на родине и в массовую резню за ее пределами.
Бездумные гарантии, обещанные нами Польше, выбили у нас почву из-под ног. Мы ужасно некстати дали клятву помогать ей всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами. А как дошло до дела, так не осмелились прибегнуть к одному-единственному средству, которое еще могло ей помочь (наши бомбардировщики). Ибо на сотни миль ее границы не было у нас ни единого солдата — и ни одного нашего моряка не оказалось на Балтике. Стоит нам сбросить хотя бы одну бомбу в долину Рейна или на Берлин — и все европейские города примут облик Мадрида и Варшавы. Нам следовало признаться полякам, что не в наших силах остановить неумолимый шаг немецкого сапога и что им на долю выпало безропотно покориться, вслед за Чехословакией, пока мы не приведем Гитлера в чувство.
К счастью, старина Сталин вмешался в самый подходящий момент и взял Гитлера за шиворот — прекрасный внешнеполитический маневр человека, за спиной которого шесть миллионов красных солдат.
Сейчас нам самое время объявить о прекращении огня и отмене затемнения; иными словами, нам следует отвести угрозу войны и заставить Гитлера осознать, что с Польшей он хлебнет больше горя, чем с полдюжиной Ирландий.
Нам не следует также упускать из виду, что если польские интересы и касаются кого-то еще кроме Польши, эти кто-то — скорее русские или немцы, чем мы. И еще: война с Германией a l’autrance [184] может привести лишь к уничтожению обоих наших государств, а война с Россией вообще бессмысленна. Твердолобых мечтателей, все еще лелеющих планы реставрации династий — Романовых, Бурбонов и даже Стюартов (не говоря уже о Габсбургах), — надо гнать из политики пинками.
Мы обязаны, как мне кажется, незамедлительно объявить о своем намерении подать на Гитлера жалобу в международный трибунал. Он не может руководить государством, поскольку страдает комплексом антисемитизма и избранной расы, что привело к массовым репрессиям и грабежам. О концентрационных лагерях, впрочем, не нам говорить — мы же сами их придумали.
Пишу Вам из Фринтона в Эссексе, но завтра мы возвращаемся в Эйот и скоро, надо полагать, повидаем Вас. Для Шарлотты это была очень тяжелая поездка, но вот уже неделя, как ей лучше.
А хорошо будет, если Уолдорф немного помашет красным флагом в Палате лордов. Зачем ему быть в одной компании с Чемберленом и иже с ним? И Америку мог бы, кстати, подбодрить. Джоффри Доусон — герой: напечатал в «Таймс» два моих письма. Третье пока у него в столе. Я ему очень признателен.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
И не надоело Лейбористской партии валять дурака?!
Шлем свою любовь вам обоим.
Спешу — пакуюсь.
184
До победного конца (франц.)
Ровно через неделю леди Астор получила еще одно письмо:
«Срочно бегите за последним номером «Нью Стэйтсмен». Вы найдете там полную инструкцию, что надо знать о войне. Все решительно в глубине души желали публикации такой инструкции, но я один позволяю себе — осмеливаюсь — ее опубликовать…
Уолдорф разнес правительство за то, что оно теряет целый месяц на дело, требующее не больше одного дня. Я помню случаи, когда правительства тратили тридцать лет на дело, требовавшее не больше одной недели; потом это дело разрешалось без их помощи — огнем и мечом; так сгорело несколько поместий, где прошло детство Шарлотты. Вот почему деловые люди отворачиваются от Вестминстера. Жаль, что Вам не пришлось провести годик-другой в каком-нибудь муниципальном комитете. Там бы Вам стала ясна разница между подлинным управлением и партийной игрой. В Вашем кабинете надо вывесить мое старое предостережение: «Если вы тратите тридцать лет на получасовое дело, вам придется за полчаса управиться с тридцати летней задачей, а это уж будет не работа, а черт знает что!»
Вы единственная из земных жительниц, кому удалось затеять спор со Сталиным и выйти победительницей. Сталин, что ни говорите, — самый большой политик из тех, с кем Вы встречались, и самый милый — после меня — из Ваших знакомых. Что же Вы его черните, словно пишете передовицу в «Ивнинг Стэндард»? К стыду своему, по глупости, просто по глупости, мы предали и погубили Польшу. Но к чести нашей (и еще Франции и Германии), когда дело дошло до европейского чемпионата по бомбардировке, мы струхнули и оставили Польшу на произвол судьбы.
Сталин ее спас. Помните нашу поездку через Польшу? Помните несобранный урожай, длинные лопасти жаток, склонившиеся к золотым полоскам? Это было прелестное зрелище. Но было ли Вам ведомо (я-то это твердо усвоил), что чересполосица — это еще и нищета, и невежество, и варварство, и грязь, и насекомые-вредители? И помещичье угнетение в придачу. Ну, а Сталин превратит все это в колхоз, и поляк восстанет от варварства. Сохранив свой язык, свои законы, он обретет характер, подобающий гражданину федерации республик, что объединились на манер Соединенных Штатов, только на куда более цивилизованной основе. Имея перед носом столь впечатляющий пример, Гитлер волей-неволей будет трястись над своей добычей. Иначе Польша покажется ему горше десятка Ирландий. Так что утешьтесь и присоединитесь к моему «ура!» в честь красного знамени («Молодая слава»! [185] ), серпа и молота.
Мы с Вами, если угодно — помещики, хоть и не у дел. А Сталин был с нами любезен.
Извините мне всю эту политику. А куда от нее денешься? Лучше уж я приправлю ее для Вас надеждой и утешением. Это поможет Вам выдержать поток убийственного ханжества и глупости, который нас затопляет.
Итак, пролетарии всех стран, соединяйтесь! К чертям собачьим папу Римского [186] ! И пусть цена на виски навсегда останется тринадцать шиллингов девять пенсов за бутылку [187] .
Берегите себя, милая Нэнси! Мы Вас любим».
185
Шутка Шоу: «Старая слава» — государственный флаг США.
186
Леди Астор была стойкой протестанткой. (Прим. автора.)
187
Вероятно, с той целью, чтобы спивались одни капиталисты. (Прим. автора.)
Вышеупомянутую статью в «Нью Стэйтсмен» он предусмотрительно назвал «Инакоздравомыслящий о войне». В статье содержалось еще одно восхваление Сталина и описание той неразберихи, что воцарилась в британских правительственных кругах после первых известий о войне. Если бы не Версальский договор, утверждал Шоу, Гитлер «до сих пор ходил бы в худож-никах-самоучках и никто не придавал бы его политической программе ровно никакого значения. Своей славой он обязан нам, и только нам. Так что хватит поносить собственное творение…». В заключение Шоу упомянул «первобытный инстинкт, лежащий в основе всего этого вероломства, — инстинкт, в котором мы не хотим себе признаться: жажда драки».
Что ж, он был прав. «Жажда драки» взяла верх, и в ноябре завладела самим Шоу: «В этой войне не осталось больше (и больше не появится) иной цели, кроме победы… Перспектива у нас не из приятных: либо мы проиграем — и победители нас обескровят; либо победим — ценой того, что обескровим себя сами… Когда война окончится, нам предстоит вернуть все на прежние места — как если бы никакой войны и не было. Был бы я игроком, поставил бы на тех, кто сохраняет нейтралитет: Россия и Соединенные Штаты идут ноздря к ноздре. Вот — истинные победители!.. Признаться, мы крепко завязли. Жаль только, что нельзя воспользоваться советом Генри Филдинга: если уж драться, то на кулаках. А то все прячемся по углам — просто стыд. И залп фугасным снарядом кто возьмется назвать честным нокаутом?..»
В июне 1941 года Гитлер напал на Россию. Самые прозорливые наблюдатели пророчили русским мгновенное поражение, а самые оптимистические из этих наблюдателей выкраивали России полтора месяца до безоговорочной капитуляции. В нескольких газетах промелькнула — без особых последствий — мысль о том, что России нужно бы продержаться три месяца: тогда мы успеем сделать все необходимые приготовления и как следует всыплем Германии. Джи-Би-Эс был единственным англичанином, кто, ни минуты не колеблясь, заявил о своей убежденности в победе русских. «Последние известия так хороши, что в них трудно поверить, — писал Шоу 23 июня 1941 года в «Ньюз Кроникл». — Ничего лучше мы не могли себе и пожелать. Еще вчера мы разделяли с Соединенными Штатами неслыханную задачу — раздавить Гитлера, а Россия только поглядывала на нас со стороны да улыбалась в усы. Сегодня благодаря неописуемому идиотизму Гитлера мы сами можем сесть в сторонку и с улыбкой взглянуть на происходящее. Нам нечего больше делать: Сталин раздавит Гитлера. Спета его песенка. У Германии не осталось теперь решительно никаких шансов».