Берсерк
Шрифт:
За этим занятием меня и застали вернувшиеся урмане. Сперва я не заметила усталых, но довольных победой воинов, а потом почуяла на себе внимательные взгляды и подняла голову. Они стояли на берегу и глядели на меня как на чудо — удивленно, недоверчиво и испуганно.
— А-а-а, вернулись, — выдохнула я и указала на мертвые тела. — А я вот тут…
Из молчаливой цепочки воинов вышел Бьерн. На нем уже не было шлема. Белые волосы кормщика бились по ветру, а глаза смотрели сурово и непримиримо, так, словно произошло нечто ужасное.
— Но они хотели сжечь «Рыси»! — Я заметалась в поисках факела и, найдя,
Бьерн сделал еще шаг. Кормщик чем-то походил на убитого мной «медведя», и моя рука обхватила рукоять топора:
— Не подходи .
— Успокойся, — тихо сказал он, но я лишь упрямо помотала головой. Мой ум понимал, что Бьерн не сделает ничего плохого, но тело отказывалось повиноваться и все еще защищало себя.
— Успокойся, — еще раз повторил кормщик. Перебивая его, кто-то громко выкрикнул: — Дара!
— Олав! — Я оглянулась на зов своего единственного друга, и тогда Бьерн прыгнул. Топор вылетел из моих рук. Кормщик сшиб меня на песок и навалился сверху. Его губы оказались совсем рядом и почти беззвучно он зашептал:
— Тише, тише, все хорошо… Все закончилось… А я заплакала. Всхлипывая и тыкаясь лицом в измазанную чужой кровью рубаху кормщика, я жаловалась на то, как даны пытались меня убить и как быстро летели на борт горящие стрелы — так быстро, что я не углядела забравшегося врага…
— Тихо, тихо, — неуклюже гладя меня по голове, бормотал Бьерн, и вдруг показалось невероятно важным узнать, что же такое он хотел мне предложить в болотах Березины.
— Потом, — ответил кормщик. —Успокоишься — и скажу. Нынче не самое подходящее время.
Бьерн так и не рассказал мне о своем загадочном предложении. Едва унялись смуты в захваченном поселении, как он вместе с Олавом, Баженом и Изотом принялся за драккары. Нам не повезло, и, несмотря на богатую добычу, не нашлось ни одного большого корабля, чтоб заменить «Журавль».
— Ничего, — пообещал Олав грустному ливу. — Когда-нибудь у меня будут самые красивые и быстроходные корабли, и один из них я назову «Журавлем».
Взяв добычу, Олав не спешил уходить с острова. Урмане по-прежнему дневали и ночевали на своем драккаре, а остальные облюбовали для ночевок длинную, похожую на нору избу, в которой вместо печи был большой, обложенный камнями костер на полу. Бажен не выгнал из жилища уцелевших данов, и они спали бок о бок с нами, но никто даже не помышлял о мести. По утрам, прежде чем отправиться за скотиной или приняться за хозяйственные дела, они как ни в чем не бывало здоровались с нашими воинами, а ширококостные, похожие на древесные колоды девки, не таясь, одаривали словенских и древлянских парней заинтересованными взглядами. Правда, на меня они глядели с опаской и тревогой, словно только и ждали какой-нибудь пакости.
— Они не понимают, как ты оказалась среди воинов, — объяснял Изот. — Ты не рабыня, не жена хевдинга и не хозяйка драккара, но Али взял тебя в поход, дал в руки оружие и позволил встать рядом со своими людьми. Датчанкам не понять этого. — Лив хитро щурил ясные глаза. — По правде сказать, я тоже не поверил бы в подобное, не увидь все сам.
Я не осуждала Изота. Обычно, чтоб попасть в дружину, следовало пройти много сложных испытаний, но меня никто и не думал проверять на смелость или ловкость. Все произошло само собой. На Березине ко мне вернулась утраченная свобода, а после схватки с данами Олав оставил мне боевой топор, а Бьерн принес меч одного из убитых и вложил в руку:
— Бери. Этот как раз по тебе.
Меч и впрямь оказался нетяжелым. Он походил на большой охотничий нож, но владеть им я не умела. Скрываясь подальше от любопытных глаз, я подолгу крутила меч в руках, но ни сильных ударов, ни обманных движений не получалось. Однажды Бьерн ненароком заметил мои неуклюжие попытки и отвел меня к Бажену — тому самому кормщику, который смеялся над моими предостережениями в болотах. Теперь он уже не засмеялся.
— Покажи, что умеешь, — строго велел он. Я неловко взмахнула мечом. Оружие вывернулось и шлепнулось на землю. Стоящие поодаль молодые воины дружно прыснули.
— Подними клинок и помни— это не палка, чтоб коров погонять, — наставительно произнес Важен. — Чем меньше будешь им махать, тем лучше.
— Как это? — не поняла я.
— Смотри. — Бажен подозвал к себе одного из все еще потешающихся молодцов — высокого и красивого парня с родинкой над пухлой губой.
— Нападай-ка, — велел он. Ратник отступил на полшага, примерился, удало взмахнул мечом и, вскрикнув, упал на четвереньки. Никто и не заметил, как небольшая, но увесистая дубинка в руках Бажена описала полукруг и ударила парня в живот.
— Вот так, — пояснил Важен. — Он машет, а я думаю — и вся разница…
Я начинала понимать, но от понимания меч не становился легче или проворнее.
— Ничего, — утешал Бьерн, когда после очередной неудачи побитая каким-нибудь хлюпиком, грязная и несчастная, я садилась на лавку и молча глядела на огонь, — Привыкнешь, и меч станет как собственная рука.
— Когда привыкну? Я половины ударов не понимаю, а Важен чуть что лупит палкой — не дает слова сказать.
— Так ведь и враг не даст, — смеялся Бьерн. После победы над данами мы сдружились, Кормщик был старше и опытнее, и меня не обижали его покровительственное отношение и резкие замечания.
— Чего ж ты сам не взялся меня учить? — поддевала я его. — Или Важен дерется лучше?
— Не знаю, — ничуть не обижаясь, отвечал Бьерн. — С Баженом силой не мерялся, а тебя учить мне некогда.
— Ладно, — соглашалась я. — Но сидишь же ты со мной вечерами, так выучи меня хоть вашему языку, а то вы меж собой болтаете, а мне обидно.
Я уже неплохо понимала лающую речь урман, поэтому обычно Бьерн отмахивался или ссылался на неотложные дела, но иногда уступал и терпеливо объяснял те или иные слова. Он научил меня понимать драпы — странные песни урман и рассказал о северных богах — могущественном колдуне Одине, смелом Торе, вечно юном Бальдре, Злотоволосой Фрейе и множестве других. Помотавшись по свету, кормщик видел много чудес. Он бывал в загадочных странах, где ходили черные и красные, будто обожженные солнцем люди, и на большой реке Нил, где на желтых песках нежились каменные коты с человеческими головами, ив высоких, с полу до потолка покрытых росписью храмах, где тонкими голосами дети пели хвалу распятому богу с ученическим венцом на голове. Но о чем бы ни рассказывал кормщик, он никогда не упоминал о своих родичах или оставленных в Новом Городе друзьях.