Бертолетова соль агентуры глубокого укрытия
Шрифт:
специфическое отношение к нерусским, оккупировавшим Киев.
– Поэтому я не Данила или
Егор, а Саша. Но это нааши, чисто украинские традиции.
– Замолчал, вытащил из кармана пачку
"Беломор-Канала" и сунул в рот папиросу, дунув в мундштук.
– Кхм... давай выпьем, - сказал шеф, уловивший психологическую конфронтацию.
– За... За ваш
Подол!
– Я не против, - сказал Маринин.
Выпили. Скорцени стал жевать курицу и через минуту успокоился, забыв наезд.
– Вы гастролируете по всей Украине или работаете только в Киеве?
– миролюбиво спросил он у
Маринина.
– Вообще-то наш дуэт редко даёт концерт. Вам, в некотором смысле, повезло. Гастролируем
только на острове Змеиный. Мы не любим гастроли. Недавно прилетели оттуда. Перелёт был
тяжелый, поэтому мы все до сих пор нервные, взвинченные, если что - извините.
– О! Вы выступаете за пределами Украины?
– удивлённо проговорил шеф.
– Это означает, что у
вас отличный мастер - класс. Вы проводите мастер-классы? Я бы взял несколько уроков на
балалайке. Гитарой я владею.
– Нет. Наш регламент расписан. Места для мастер-класса там не нашлось. Но, может быть, позже, ближе к осени, что-нибудь получится.
Аркаша со скрытым удивлением слушал. Саша Маринин умел запудрить мозги, и художник
давно знал все его темы. Но вот проведение мастер-класса на балалайке - это было что-то
новенькое. Выпили ещё. За процветающую Италию. За житницу славянских народов - Украину.
Выпили за полнолуние. За удачу Маринин пить отказался - "Я не у кого ничего просить не
буду!" Выпили за здоровье. Принесли третий графин с водкой. Выпили за Красные бригады.
Выпили за взятие Берлина (Маринин), выпили за Муссолини (шеф), за итальянские
вооруженные силы (Скорцени) и последователей художника Моне (Аркаша). Выпили за
братство народов и Интернационал.
Аркаша осоловело проговорил:
– Я должен вас всех нарисовать!
– и вытащил из портфеля лист бумаги. Принялся делать
набросок.
Разговор продолжался в сложившейся на три графина с водкой колее.
– И что же нам теперь, есть эту демократию? Её на хлеб не намажешь. Сколько у тебя оклад?
–
спросил Маринин у шефа. Они уже давно перешли на "ты".
– Двадцать пять тысяч евро, - ответил тот.
– В год?
– Нет, в неделю.
– Неплохо. У тебя проблема одна - сохранить эту зарплату.
– Ну. . В общем-то, ещё есть проблемы...
– Всё равно, связанные с работой. Верно?
– В общем, да.
Маринин провёл рукой вокруг себя. Сказал:
– Мои земляки, в радиусе пятисот километров получают, в лучшем случае, тридцать или сорок
евро в неделю. Как ты считаешь, о чём тебе можно с ними разговаривать?
– Ммм... Саша... Я никогда не делил... На богатых, бедных... Лишь бы хороший человек... Все
перед богом равны...
– Этот вопрос давно решил Маркс, - оборвал его Маринин.
– Тебе знаком такой немецкий еврей -
Маркс.
– Да.
– Он считает идею прибавочной стоимости - воровской идеей. А как ты?
– Не согласен.
– Нуу. . Конечно... Куда-там... Двадцать пять тысяч евро - кто же будет согласен. Но! Но в этом-то
и есть корень вечного антагонизма, и не ищи его в национальных или ритуальных отличиях.
– Саша, хватит грузить, - сказал увлечённый рисунком Аркаша.
– Парни нормальные, групповой
портрет нормальный. Не сбивай с мажорной темы.
– Но я уважаю Маркса, - добавил главный итальянец. Хотя бы за то, что он никогда не работал.
Из принципа.
Выпили за Маркса.
В "Экспресс" зашли двое. Оба в тёмных очках и чёрных бейсболах. Медленно двинулись в
направлении бара.
– Вы отпросились у Дубины?
– притормозил их Маринин, когда они поравнялись со столиком, где тот сидел.
Оба резко остановились и уставились на безмятежную итало-украинскую компанию. Один
облегчённо выговорил:
– Тьфу, Саша... А ты чего здесь?
– А вы?
– Да мы, вообще-то... Вечер свободный... Ненадолго... По быстрому... Все свои пацаны...
– Вот и я тоже.
Пара присела за столик.
– Это музыканты из нашего сводного оркестра, - невозмутимо сказал Маринин итальянцам.
– Мы
сейчас репетируем "Пляски смерти" Сен-Санса. Отрабатываем детали.
– О! Это тоже музыканты?
– откинулся на стуле шеф.
– У вас здесь, на Подоле, богатое
культурное общение. Так неожиданно... Прямо Елисейские поля в Париже. Я понимаю теперь
Дубину. Понимаю, почему он хвалит этот "Экспресс".
Подольские бандиты посмотрели на итальянца и отвели глаза в сторону.
– Шеф, не стоит упоминать о рабочих делах во время отдыха, - пробормотал пьяный Скорцени.
–
Дубина не любит, чтобы мелькала его фамилия... В среде большого количества ушей... Я
правильно сказал по-русски?
– Наклонился ещё ближе к начальнику и шепотом стал
выговаривать: - Шеф, а если бы это были не музыканты, а повстанцы? А? Шееф!
– дернул за
рукав.
– Да отстань ты, - отпихнул его почитатель Муссолини.
– Как напьёшься, так и плетёшь какую-то
ахинею.
– А что это - ахинея?
– Это твоя речь.
– Да, да, - влез в разговор Маринин.
– Наливай, Отто. Какая то дубина нам не помеха, верно?