Бертран из Лангедока
Шрифт:
Настала тишина, прерываемая лишь вздохами слушателей и тяжелым дыханием проповедника.
Первый луч солнца вдруг пробился между темными стволами, и почти тотчас же в тишине громко, явственно зажужжала муха. Она летала возле самой головы Мартена, норовя усесться ему то на нос, то на лоб, и, вынудив его сердито замахать руками, разрушила торжественное настроение минуты.
Мартен хлопнул себя по уху. На миг жужжание стихло.
– Неужели убил? – прошептал Фалькон. Глаза его смеялись.
Но – нет! Насекомое вновь
– Ах ты, маленькая крылатая нахалка… – проговорил Фалькон еле слышно (однако его услышали).
Между тем муха снова уселась на нос Мартена. Тот опять махнул рукой.
– Божья тварь прилетела посрамить богохульника, – продолжал Фалькон, посмеиваясь. На него уже оборачивались, однако Фалькона это ничуть не смущало.
Бертран поднял бровь.
– Что вы хотите этим сказать, эн Фалькон?
– О, сущий пустяк. – Теперь Фалькон говорил куда громче. – Только то, что если Господу было угодно сотворить мух, значит, такова была Его воля, а оспаривать ее – не наше с вами дело, эн Бертран.
А муха все жужжала и жужжала, неотвязная, как все мухи. И Бертрану вдруг послышалась в противном этом звуке явственная хвала Создателю – смиренная и радостная.
И он прошептал:
– Всякая тварь Господа славит в свой час.
В Шателайон Бертран и Фалькон (а с ними и Жеан – невыспавшийся, со слезящимися глазами) возвратились уже к полудню. Поневоле пришлось ехать шагом, чтобы поменьше мучить собаку, которую Бертран взял в седло, не доверив эту ношу никому другому.
Навстречу вышел конюх, следом выскочил Итье. Собаку унесли – устраивать в спокойное место и долечивать. Итье, напустив на себя небрежный вид, поведал батюшке, что охотники взяли-таки второго оленя на обратном пути к замку. Добавил, что эн Раоль уж спрашивал, не воротился ли эн Бертран де Борн.
Бертран улыбнулся сыну и отправился воздать должное второму оленю, затравленному в заповедных лесах Шателайона.
Наутро, собираясь к мессе, Бертран спросил эн Раоля:
– А что, эн Раоль, много на ваших землях еретиков?
– Почему вас это занимает, эн Бертран? – удивился эн Раоль.
Бертран пожал плечами.
– Совсем не занимает. Просто спросил.
– Я не дознавался. Думаю, немало есть и таких, кто исповедует свою веру. Живут они в строгости и бедности. Слыхал я, конечно, что есть тут одна малая община катаров. Дни свои они проводят в трудах и молитвах, а обычай весьма суров, так что добрым католикам упрекнуть их совершенно не в чем. Напротив, иным бы у них и поучиться не грех…
– Так ведь они и не христиане вовсе, – сказал Бертран де Борн. – Полуязычники какие-то, если не хуже.
– Вам-то это откуда известно?
– Попал на их проповедь. Говорили что-то совсем уж несусветное.
Эн Раоль вдруг напрягся и отвел глаза в сторону.
– Эн Бертран, – произнес он негромко, как будто с натугой, – сам я, как вы видите, добрый католик, да и вся моя семья – тоже. Однако я не вижу особого греха в том, что кое-кто исповедует свою веру. Я доподлинно знаю, что жизнь их проходит в суровом самоограничении, а подданные они верные и ничего дурного в их поведении нет.
Бертран не ответил. Ему вдруг стало неприятно, будто вступил во что-то скользкое.
Каноник отец Гугон, когда Бертран сознался ему, что был на проповеди еретика и слушал нечестивые речи, только вздохнул – да так тяжко, что занавеска исповедальни шевельнулась.
– Дитя мое, – молвил он коленопреклоненному рыцарю, – да кто же в этой несчастной земле, пораженной гнойниками ереси, не внимает нынче нечестивым речам! Главное, чтобы сердце твое не отзывалось на них, чтобы не влек тебя соблазн.
Бертран с готовностью отрекся от соблазна и всяческой ереси, плюнув для убедительности на пол и изрыгнув страшное проклятие. Каноник высунул нос из-за занавески. В глазах у отца Гугона блеснули слезы.
– Дитя мое, – сказал он, – если бы вы знали, как много радости доставила мне сегодня ваша несдержанность!..
После мессы Бертран отправился проведать на рыжую суку. Собака узнала его и несколько раз приветливо стукнула хвостом по полу.
На псарне Бертран столкнулся с эн Раолем, и они, выйдя оттуда рука об руку, принялись прогуливаться по саду. Разговор очень быстро перешел на ту тему, которая неотвязно заботила Бертрана.
– Я – старший брат, наследник родового имени, – горячо говорил Бертран. Говорил – а сам между тем с завистью оглядывал то высокие стены, то башни, то крепкие и красивые строения. Добрый замок у эн Раоля.
– Да, да, – говорил эн Раоль. – Эн Гильаберт де Вильнев передавал мне, о чем вы спрашивали… Наемники…
Бертран вдруг остановился и впился взглядом в своего собеседника.
А эн Раоль вздохнул.
– В моем Фонтенэ сидит и пухнет от скуки некто Хауберт и с ним еще одиннадцать отъявленных мерзавцев, говорящих на варварском наречии. Они именуют себя «одиннадцать апостолов»…
Бертран слушал с упоением, будто сладостную музыку. Эн Раоль взял его за руку и молвил проникновенно:
– Скоро у Хауберта кончатся деньги, которые можно пропивать, и тогда эти «апостолы» снова примутся за грабеж. Если вы предложите им хороший заработок, они примут вас с распростертыми объятиями, эн Бертран!
Бертран покусал губу.
– Хорошо, – сказал он Раолю. – Я уведу наемников с вашей земли!
Вечером, принимая из рук Жеана полотенце, чтобы вытереть лицо, Бертран, обычно не пускавшийся в долгие рассуждения с холопом, вдруг спросил:
– Почему к мессе не ходил?