Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
– Морит! Ты чего задумал, дурья башка?! – заорал Клименте, но тосканец уже несся назад в трапезную…
«…Взгляды, брат, совсем как насекомые. Их всегда и почувствовать можно, и различить легко. Одни будто слепни: злые, и после них долго еще больно. Другие – осы: уколют, да и ладно. Чаще всего попадаются мухи: ползают, щекочут, вреда от них никакого, только мерзко и отмахнуться хочется. А есть и бабочки. Садятся осторожно и ласково так крыльями задевают. И самого тоже тянет затаиться, не спугнуть. Только эти самые редкие».
Прежде
Но в последнее время он все чаще чувствовал, что понимает друга лучше прежнего. Почти ни с кем не разговаривая, шотландец был постоянной мишенью тех самых назойливых насекомых. В трапезной же, сидя на отшибе, он всей кожей ощущал жгучие тычки чужих взглядов и едкое покалывание носящихся в воздухе пересудов. Так и не зная причин общей ненависти, опускал на лицо забрало невозмутимого равнодушия и молчаливо сгорал от злости и лютой тоски.
Сегодня однополчане покончили с едой быстрее обычного и один за другим вышли во внутренний двор. Годелот перевел дыхание: в кои-то веки можно было спокойно пообедать, не рискуя подавиться под перекрестным огнем чужой враждебности. Пожалуй, отменная стряпня Филомены была в этом змеином логове единственной его радостью. Годелот вздохнул и мрачно захрустел стеблем сельдерея. Пустое… Его не сломали отцы-инквизиторы со своими плетьми и прочими фортелями, так неужели горстка сторонящихся его людей сумеет испортить ему жизнь?
Эти размышления оборвали резкий скрип распахнувшейся двери и приближающаяся торопливая поступь. Годелот поднял глаза: прямо перед ним стоял Морит. Он был бледен, губы сжаты в узкую линию, а в глазах застыла мрачная решимость. Шотландец едва успел подумать, что ему, похоже, и сегодня не дадут насладиться едой, а солдат шагнул вплотную к столу, наклонился и плюнул Годелоту в вино.
Секунду шотландец сидел неподвижно, а потом схватил со стола опоганенную кружку и широким взмахом выплеснул вино Мориту в лицо. Тот отшатнулся с коротким вскриком – вино обожгло глаза. Попятился, но запнулся за скамью и с грохотом рухнул на пол. А Годелот спокойно сел за стол и снова принялся за остывающее жаркое. Как ни чесались руки разбить тосканцу его самодовольную морду, но предупреждение Орсо на предмет второй драки он помнил. Да и эта, в сущности, кабацкая месть доставила изгою какое-то особенное удовлетворение. Грязная выходка паскудника едва ли заслуживала настоящей схватки.
Тем временем на шум в трапезную вбежали Клименте и Марцино, ожидавшие застать драку, но замерли в дверях: чужак все так же неторопливо ел, а Морит сидел на полу у опрокинутой скамьи и с бранью отирал багровые потеки с лица и слипшихся волос, щурясь и отплевываясь.
Вероятно, задержись свидетели хоть на минуту снаружи, тосканец успел бы подняться на ноги и все могло бы повернуться иначе. Но сейчас Морит представлял собой столь комичное зрелище, что кто-то из солдат не выдержал и громко неприлично фыркнул. Тосканец на миг замер. А потом поднялся с пола и повел головой, будто отряхивая налипшую паутину. Теперь в нем не
– Через четверть часа во дворе. Скьявоны. Выходи, крысеныш, если не струсишь.
Годелот встал, бегло оглаживая эфес клинка:
– А чего четверть часа годить? Или тебе помолиться надо? Не робей, ты ведь уже и причаститься успел.
Морит оскалился, багровея:
– Я сегодня вечером еще за упокой твой выпью, поганец…
Но тут кто-то резко рванул Морита за плечо – позади тосканца стоял Клименте.
– Вы чего за ересь затеяли?! – загремел он. – Морит, окстись, дуралей! Какая, к чертям, дуэль? Орсо вас обоих с потрохами сожрет!
Но тосканец вырвался из хватки однополчанина.
– Плевал я на Орсо! – прорычал он.
Клименте, словно тряпичную куклу, развернул Морита к себе и с размаху впечатал спиной в стену.
– Язык подвяжи, шут гороховый! Сам на рожон полез, а теперь пыжится! Выпить за упокой собрался? А на улице к вечеру оказаться без гроша да с исхлестанным загривком не желаешь? Вы, пащенята, тявкать горазды, а поглядеть дальше собственного срама умом не вышли! Да отпусти ты эфес, Мак-Рорк, вот же докука с вами!
Морит, видимо, уже сообразил, что дело пошло не по тому руслу и грозит принести ему немало бед. Он тяжело дышал, пот тек по лбу, промывая дорожки в красных мазках подсыхающего вина, но вырываться тосканец уже не пытался. Однако Годелот шагнул ближе:
– Я на дуэли не настаиваю. Но Морит мне вино испортил, и обед мой из-за него простыл. Пусть извинится – и разговор окончен.
Клименте обернулся к тосканцу, но тот сжал зубы, снова набычиваясь.
– Я лучше извинюсь перед нищим, которому вчера на выпивку не подал. Мне перед ним куда совестнее.
Шотландец же, недолго думая, рванул эфес:
– Тогда вылезай из-за спины Клименте и отвечай за свой вызов.
Годелот сам не мог до конца уяснить, упорствует он из принципа или всерьез надеется, что за дуэль Орсо выгонит его, тем самым освободив из опостылевшего плена. Краем сознания он понимал, что отчаянно, неоправданно, глупо рискует. Но воспоминание о презрительной гримасе, с которой тосканец плюнул в его кружку, опять вспенило в груди жгучее слепое неистовство. А на дне души почти невольно ожило нестерпимое желание как угодно, любой ценой разомкнуть душащее кольцо отчуждения. И он лишь крепче стиснул эфес, ожидая ответа Морита.
Однако Клименте стеной стоял меж противниками, и Годелот вдруг невольно заметил, что тот, пожалуй, старше его покойного отца. Клименте же словно прочел что-то в этом тяжелом взгляде. Он отпустил Морита и встал лицом к лицу с шотландцем.
– Хочешь драться, птенец, – жестко и утвердительно отсек он, – хорошо, будь по-твоему. Только парня я полковнику на растерзание не дам. Охота тебе новых дыр в шкуре нажить – идем во двор. Я сам тебя уму-разуму поучу. Да смотри, уговор. Уцелеешь – с Моритом никаких счетов. Дуэль всех рассудит – и делу конец.