Бес в серебряной ловушке

Ягольницер Нина

Был молодой лодочник, упавший с тяжелой барки меж причалом и бортом, оторвавшими ему обе ноги. Ему не успели помочь. Прерывисто хрипя, он истек кровью на руках у монахинь, и Паолина, хоть и не допущенная к ложу страдальца, слышала его надсадные предсмертные стоны из-за закрытых дверей, каменея от ужаса. А потом рыдала, давясь и захлебываясь слезами, капавшими прямо в лохань с окровавленным полотном и клочьями плоти.

Была старуха, раненная на улице ударом ножа, медленно умиравшая целые сутки и непрестанно бормотавшая что-то о недавно погибшем сыне.

Была женщина на сносях, избитая

в уличной потасовке и разродившаяся мертвым младенцем. Она угасла за два часа, неотрывно глядя в угол стеклянными глазами, покачивая тело ребенка и хрипло напевая колыбельную.

Были многие другие, молодые и старые, горячо желавшие жить и смиренно ожидавшие смерти, таявшие, словно свечи, от каких-то неведомых Паолине болезней, жадно и равнодушно глодавших истощенные тела. Нет, не все умирали в скорбных стенах больницы. И было немало тех, кто вставал на ноги, покидая ее. Но в юности люди ждут от жизни добра и справедливости и не умеют удивляться им. Горе же и невзгоды потрясают куда больше и поэтому в память врезаются намного глубже. Паолине госпиталь казался смрадным чистилищем, куда несчастные приходили лишь дожить свои мучительные дни.

…Любое дело Паолине предписывали начинать с молитвы. Это порядком надоедало, и у полного кровавым тряпьем корыта или с метлой в руках девушка скучно бормотала заученные слова, размышляя о чем-то ином. Однако перед утренним входом в госпиталь она молилась искренне и усердно.

Первый обход всегда был сродни пути на Голгофу. Войдя на рассвете в еще темный общий зал, сестры медленно шагали от койки к койке, склоняясь над лежащими и освещая лица фонарями. Это тихое шествие, колыхание ряс и покачивание тускло-желтых кругов света придавало утреннему действу жутковато-призрачный флер.

Кто-то еще спал, иные тянули к монахиням руки, что-то шептали, о чем-то просили. Некоторые безучастно смотрели в стену, уже тяготясь последними нитями, связывающими их с землей. А над кем-то сестры на миг останавливались, осеняли крестным знамением восковое лицо и бесшумно затягивали его краем ветхого покрывала.

…В то утро, выходя из трапезной, Паолина сразу ощутила привычный ледяной гвоздь где-то прямо в желудке. Следующие полчаса ей предстояло, покорно шагая за сестрой Фелицией и неся тяжелый фонарь, вести счет новым победам, одержанным за ночь «костлявой кумой», как называли ее в Гуэрче. Там смерть, может, и была «кумой», вроде сварливой соседки. Но в зловонном и полном человеческих стонов, хрипа и бреда зале она представлялась Паолине такой же убогой, оборванной, больной старухой, ковыляющей меж коек и неуклюже смахивавшей с них кого ни попадя полами своего драного рубища.

Господи, хоть бы на кухне сегодня не хватало рук и ее отправили счищать с огромного котла липкую зловонную сажу! Или резать овощи, перебирать крупу от мышиного помета, или хоть дрова колоть, но только освободили бы от утренней пытки. Вознеся эту пламенную мольбу, Паолина вышла из-под старинной арки, двинулась ко входу в госпиталь… и тут же остановилась.

Лукавый был каким угодно, но только не глухим или равнодушным. И пусть свои чаяния Паолина обращала и не к нему, откликнулся он первым. Как и в прошлый раз, он сидел на краю ступенек. Только сегодня терпеливо пропускал

мимо себя других монахинь, что-то коротко говоря каждой из них. Те в свою очередь что-то отвечали, некоторые касались ладонью склоненной черноволосой головы лукавого и шли дальше. Но Паолина отчего-то сразу ощутила твердую уверенность, что ожидает он именно ее.

Еще секунду поколебавшись, послушница двинулась вперед: право, смешно было пугать саму себя, будто в детстве, ища черта за печкой. Но у самого крыльца она снова замедлила шаги, все же надеясь, что появится еще кто-то из сестер и она сможет пройти незамеченной. А лукавый тут же вскинул лицо:

– Доброго вам дня, сестра!

Паолина промолчала, и Джузеппе встал:

– Сестра Паолина, вас-то я и дожидаюсь.

– Как вы меня узнали? – досадливо спросила девушка, и визитер покачал головой, бесхитростно улыбаясь:

– Я просто желаю доброго утра всем входящим сестрам. А они отвечают мне что-нибудь вроде «Господь с тобой». Я уже услышал восемь незнакомых голосов. И только вы мне не ответили и остановились поодаль. Зато я получил восемь благословений. Сегодня будет хороший день.

Паолина вздохнула: легкий тон Джузеппе показался ей насмешливым, и это одновременно смущало ее и раздражало.

– Что ж, давайте, я тоже вас благословлю, и вы дадите мне пройти, – нетерпеливо отрезала она, а настырный визитер тут же посерьезнел и шагнул ближе:

– Сестра, я пришел не докучать вам глупыми шутками. Я просто принес еще немного еды для Таддео.

Он снова шагнул вперед и теперь стоял совсем близко. Паолина подавила желание отступить назад и устало спросила:

– Джузеппе, почему вы решили, что ни одна из восьми сестер не захочет передать Таддео подаяние? Зачем ждали меня?

Падуанец нахмурился, и скулы тронул легкий румянец:

– Вы уже дважды помогали мне. Сложно будет заново объяснить всю эту историю кому-то из сестер. Особенно когда Таддео заявит, что я испек этот хлеб на адском пламени.

Девушка молчала, глядя, как прямо перед ее глазами на весте Джузеппе тускло лоснится деревянная пуговица.

– Вы правы, – неохотно проговорила она наконец, – я об этом не подумала. Давайте, я непременно отнесу.

Но лукавый удержал сверток в руках.

– Сестра, почему вы меня боитесь? – напрямик спросил он.

– Меня здесь с утра до вечера учат бояться мужчин, – сухо промолвила девушка. – Считайте, что я зубрю урок.

– Но я же не сделал вам ничего плохого.

– Кто знает! – вдруг зло отсекла она и увидела, как его губы передергиваются раздраженной гримасой:

– То есть вы решили на всякий случай заранее меня ненавидеть? Это не слишком справедливо, сестра. – В последнем слове прозвучала открытая издевка.

– Мир вообще не слишком справедливое место, падуанец, – ответила она в тон и почти рванула сверток у него из рук. – Давайте же!

Он покорно разжал пальцы, слыша, как шаги стремительно взбежали по крыльцу и грохнула дверь госпиталя.

В первую секунду Пеппо зачем-то порывался ее окликнуть. Но потом яростно выругался и двинулся вдоль монастырской стены. Этот разговор оставил у него отвратительный осадок. Черт его дернул лезть в препирательства с девицей…