Besame mucho, клуша!
Шрифт:
— Подруга, ты давно в свет не выходила?
— Лет сто.
— Пора тебя проветрить.
— Есть предложение? — еще находясь в прострации, автоматически спросила Лера.
— Полно. В Музыкальном танцует «Баядерку» Волочкова. По всему городу расклеены афиши Валерия Гергиева. Так что засидеться я тебе не дам.
Кислая Лерина улыбка у кого угодно отбила бы охоту ее проветривать.
— Шерочка с машерочкой.
В ответ Бочарникова только подлила подруге коньяка.
— Кого-нибудь подцепим в театрах-то, — Галка подтолкнула
Первая доза коньяка уже хозяйничала в крови — Лера парила в облаках, не ощущая груза прошлых обид и собственного тела.
— За интеллигента-нувориша?
— Не цепляйся к словам. Выпьем за то, чтобы охмурить состоятельного и неженатого.
— Умного, великодушного, щедрого. И пылкого любовника.
— Ты сейчас все испортишь, — предостерегла Галка, — портрет уже вызывает недоверие.
— Портрет собирательный. Когда начнем охмурять? — Коньячная готовность к подвигам безумно нравилась Лере.
— Купим билеты — и вперед!
— Счастливые билеты?
— Нет, билеты счастья.
Галина перевернула шампуры, засмотрелась на тлеющие угли и притихла.
Подставив лицо солнцу, Лера тоже молчала.
Запах мяса привлек бродячую собаку. Лера с острой жалостью рассматривала животное: свалявшаяся шерсть клоками свисала с исхудавших боков, нос ловил съестные запахи, голодные глаза, не отрываясь, следили за шашлыками. Что-то их роднило с собакой. Что?
Лера бросила псине кусок, та виртуозно поймала его на лету и потрусила прочь. Именно в этот момент, глядя вслед убегающему псу, Лера осознала, насколько она одинока. Одиночество — вот что их роднит.
В Галке собака пробудила совершенно иные мысли и чувства.
— Надо не сидеть сложа руки и не ждать у моря погоды, надо действовать.
— От судьбы не уйдешь. — Лера всегда была склонна к меланхоличной созерцательности.
— Точно. Она от тебя уйдет. Звони Крутову, назначай встречу.
— Что? Зачем это?! — При воспоминании о парламентарии Леру обдала горячая волна стыда. Только по приговору суда она согласится встретиться с мачо.
— Извинишься и пригласишь в ресторан. Я закажу вам какой-нибудь крутой кабак, и ты сделаешь статью об этом вонючем военном городке, черт бы его побрал! Звони!
— Еще чего! Не буду!
— Тогда я сама сейчас ему позвоню и скажу, что ты в него влюбилась.
— Галка! Ты спятила? — заорала Лера, вмиг протрезвев.
— Не позвонишь — оттяпаю у Казимира акции.
— Ненормальная, — определила Лера. — Звони кому хочешь, говори что хочешь, я никуда не пойду и ни с кем встречаться не собираюсь. И больше не будем об этом.
Капитулировать перед детским наивным упрямством Ковалевой Галина не собиралась, но что-то такое было в интонациях Леры, что заставило Галину отступить. Отступить, чтобы перегруппировать силы для новых атак.
В то время как на берегу ручья Валерия
В колонке, которую из номера в номер вела собкор Ковалева, обнаружился пришелец — чужая заметка. От подписи в конце заметки Леру прошиб холодный пот: «Кандидат биологических наук, м.н.с. В. Душков».
Не дождавшись Ковалеву, Володя сам передал в газету результаты уникальных наблюдений за городскими птицами.
Господи ты боже мой, как же так?
Нет, Душков не способен на такое коварство. Кто-то очень хитрый действовал за его спиной, какой-то ловкий манипулятор. Чьи это могут быть шаловливые ручонки? Интуиция подсказывала: Чижевской. Только практикантка могла пронюхать о птицах, нарыть телефон мэнээса Душкова и уговорить его тиснуть заметку. Самка тарантула на охоте не гнушается ничем.
Как всегда некстати проснулась совесть. «Ты просто ненавидишь свою обидчицу, вот и винишь ее во всем. Скажи еще, что Чижевская виновата в вашем разрыве с Казиком. Не она, так другая. Вся вина девицы в том, что она оказалась в нужное время в нужном месте и взяла то, что плохо лежит, — только и всего».
Прислушавшись к голосу совести, Лера отправилась к Шурочке.
— Здравствуйте, Валерия Константиновна, — сразу заюлила секретарша.
— Шурочка, меня вчера искал кандидат наук Душков?
— Да. — Шурочкины глаза заметались.
— И на кого вы его переключили?
— Казимир Людвигович сказал переключить на Чижевскую. Я так и сделала.
У Валерии опустились руки — так она и знала.
— На Чижевскую, значит, — эхом повторила Лера.
— Да, на Маньку, — горячо зашептала Величко, и что-то отдаленно напоминающее сочувствие мелькнуло в карих бесстыжих глазах. — Валерия Константиновна, я одна дочь ращу, поймите меня!
— Да-да, конечно, вы все сделали правильно, Шурочка. У меня нет никаких претензий к вам.
Значит, ее уже списали со счетов. Ставку делают на Чижевскую.
Черт бы с ней, с Чижевской, но попытка вытащить себя из депрессии и измены Казика с помощью работы трещала по швам. Казимир не даст ей спокойно заниматься любимым делом у себя под боком. Надо искать работу.
«В желтой газетенке оторвут с руками» — кажется, так сказал Казимир? Чья это иезуитская мыслишка — Казимира или этой сучки-практикантки? Кто из этих двоих плагиатор?
Вне журналистики Лера себя не мыслила, а уйдя из «Ведомостей», рисковала остаться на улице. Из местных СМИ — только «Губернские вести», карманный телеканал и Гостелерадио с ортодоксальной псевдоаналитической краевой программой. Все остальное, по выражению Бочарниковой, — «шняга, ни посмотреть, ни послушать».
Настроение было «уколоться и упасть на дно колодца», как любила повторять все та же Бочарникова со ссылкой на эпос. Редко и без удовольствия пьющей Валерии вариант «напиться и забыться» казался более привлекательным.