Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий
Шрифт:
Выходит, моя настоящая жизнь остановилась, когда мне было двадцать, подумал Цкуру, сидя на скамейке станции Синдзюку. Все, что случилось со мною потом, особой ценности не имело. Годы пролетали мимо, как ласковый ветерок, не оставляя после себя ни обид, ни печалей. Не вызывая ни ярких радостей, ни бурных страстей. И вот уже ему скоро сорок. Ну ладно, не очень скоро. Но уже не молодость.
А ведь и Эри, если подумать, такая же беженка из собственной жизни. Покинула родину с вывернутой наизнанку душой. Оставила в прошлом все, чем жила до тех пор. И выбрала для себя райские кущи под названием «Финляндия». Там
Цкуру скользнул взглядом по «Таг Хойеру» на левом запястье. Без десяти девять. Экспресс готовился к отправлению. Нагруженные багажом пассажиры заходили в вагоны и рассаживались по местам. Закидывали на полки сумки и рюкзаки, включали над креслами кондиционеры, пили что-нибудь холодное. Одна и та же сцена за каждым вагонным окном.
«Таг Хойер»… Часы эти были чуть ли ни единственной реальной вещью, доставшейся ему от отца. Стильный антиквариат, начало 1960-х. Если он не надевал их трое суток, пружины раскручивались, и стрелки замирали. Но в этом их неудобстве Цкуру даже находил особую прелесть. Великолепный в своей простоте механизм. Аналоговый артефакт. Ни кварца, ни микрочипов, только пружины да шестеренки. Проработали уже полвека – и продолжают отсчитывать секунду за секундой, как новенькие.
Часов за всю свою жизнь Цкуру не купил себе ни разу. Те, которые носил, всегда были чьим-то подарком, и он никогда не задумывался, нравятся они ему или нет. Показывают точное время – и ладно. Дешевых цифровых «Касио» для практической жизни вполне хватало. И когда после смерти отца ему достались такие дорогие часы, он поначалу отнесся к ним равнодушно. Но чтоб они не останавливались, приходилось носить их каждый день, и эта маленькая обязанность постепенно вошла у него в привычку. Ему стало нравиться, как приятно они оттягивают запястье, как едва слышно тикают, если прислушаться. Он стал чаще смотреть на часы. И поневоле вызывать из подсознания тень отца.
Если честно, его Цкуру толком не помнил и особенно по нему не скучал. Ни разу на его памяти – ни в раннем детстве, ни позже – не было такого, чтоб они с отцом куда-то вместе пошли или как-нибудь тесно общались. По натуре отец был человеком замкнутым (по крайней мере, дома рта почти не раскрывал), да и в семье появлялся редко – вся жизнь на работе. Хотя теперь Цкуру не исключал, что у папаши просто были женщины на стороне.
Для Цкуру этот человек был не столько отцом, сколько изредка гостившим в их доме богатым дядюшкой. Воспитанием Цкуру занимались мать и сестры. Какую жизнь вел отец, что ценил, во что верил, чем именно занимался изо дня в день, Цкуру представлял очень смутно. Знал только, что родился в Гифу, в раннем детстве остался круглым сиротой, его взял на воспитание дядя, буддийский монах, потом он кое-как закончил школу, основал свою фирму, в бизнесе преуспел и сколотил неплохой капитал, который в конце концов и достался Цкуру в наследство. В отличие от многих людей с нелегкой судьбой, о пережитом рассказывать не любил – возможно, просто не хотел вспоминать. Но так или иначе, это был выдающийся бизнесмен с уникальной способностью быстро доставать все нужное и мгновенно избавляться от всего ненужного. Этот талант, кстати, передался его старшей дочери. Средняя сестра Цкуру унаследовала от матери жизнерадостность и общительность. Самому же Цкуру не досталось ни того, ни другого.
Каждый день отец выкуривал более полусотни сигарет и умер от рака легких. Когда Цкуру навещал его в больнице при одном из университетов Нагои, отец уже не говорил ни слова. Именно тогда, казалось, он хотел о чем-то рассказать, но не мог. Пролежал на больничной койке около месяца и скончался. Оставив Цкуру двухкомнатную квартиру в Дзиюгаоке, кругленькую сумму на банковском счету – и механические часы «Таг Хойер».
Впрочем, нет – после него осталось еще кое-что. Имя с фамилией: Цкуру Тадзаки.
Когда Цкуру объявил, что хочет поступать в Токийский политех, отец, конечно, расстроился, поняв, что сын не собирается наследовать его бизнес. Но и порадовался желанию отпрыска стать инженером.
– Ну что ж, – сказал он, – поступишь в столичный вуз – оплачу твою учебу. В конце концов, инженеры создают что-то реальное, а это всегда хорошо. Будешь полезен для общества. Выучись как следует и строй отличные станции. А я буду рад, что назвал тебя «Цкуру» не напрасно.
То был единственный раз, когда отец порадовался за Цкуру – или, по крайней мере, выказал свою радость в открытую.
Ровно в девять, строго по расписанию, экспресс на Мацумото отошел от перрона. Не вставая со скамейки, Цкуру провожал его глазами, пока тот, набрав скорость, не растворился в летней ночи. Как только исчез последний вагон, темнота вокруг резко сгустилась. Словно по всему городу вдруг разом пригасили свет, как на сцене после спектакля. Цкуру встал и побрел вниз по лестнице к выходу.
Выйдя со станции Синдзюку, он зашел в ближайший ресторан, сел у барной стойки и заказал мясной рулет с картофельным салатом. Съел половину того, половину этого. Не потому, что не нравилось, – заведение это славилось мясными рулетами. Просто не было аппетита. Пива, как всегда, тоже выпил лишь полстакана.
Домой он вернулся на метро и сразу же принял душ. Намылился хорошенько, смыл с тела весь пот. А потом завернулся в оливково-зеленый банный халат (подарок бывшей подруги на тридцатилетие), сел в кресло на балконе, подставил тело под прохладный ночной ветерок и вслушался в звуки ночного города. Времени было почти одиннадцать, но спать не хотелось.
Он вспоминал студенчество – время, когда постоянно, день за днем думал о смерти. С тех пор минуло шестнадцать лет. А тогда он вглядывался в черную бездну своей души так пристально и глубоко, что, казалось, вот-вот откажет сердце. Просто не выдержит и разорвется – в один миг, как вспыхивает бумага, на которой лупой собрали в точку солнечные лучи. Он страстно желал себе именно такого конца. Но, вопреки его желанию, шли месяцы, а сердце в его груди продолжало биться. Все-таки его так просто не остановить.
Далеко в небе застрекотал вертолет. Видимо, приближался – в небе жужжало все громче. Задрав голову, Цкуру поискал глазами железную стрекозу. Ему вдруг почудилось, будто это посланник, несущий ему какую-то важную весть. Но никакого вертолета не увидел; пропеллеры, пострекотав еще немного, затихли где-то в западной части неба. И вокруг остался лишь мягкий и бессвязный гул ночного мегаполиса.
А может, Белая как раз и хотела, чтобы их нерушимый «союз пятерых» наконец развалился? Такое ведь тоже вполне возможно, подумал Цкуру. И, не вставая с кресла, начал разбирать эту мысль на составные.