Беседы о Сталине
Шрифт:
Корр.: То есть умершего человека можно совершенно безнаказанно оболгать?
А.С.: Да! Тогда решили сами пойти к Уваровой. Но не пошли, боясь, что не сдержат себя и попросту ее обматерят. Послали к той даме военрука школы, который и до войны, и, демобилизовавшись, работал в школе, а во время войны был начальником оперативного отдела штаба артиллерии 1-го Белорусского фронта. Придя к Уваровой, он сказал: «Что же вы пишете, что вы были учительницей? Вас же не было в нашей школе никогда!»
– А, может, я туда заходила!
– Но ведь в статье нет ни слова правды!
– Ничего, я ещё книгу выпущу.
– Как, к чему?! Ведь слова ваши – ложь!
– Ну и что? Теперь на это клюнут.
И действительно, выпустила не менее гнусную книжонку.
Корр.:
А.С.: Может быть, округляли в бо0льшую сторону. Но когда учитель истории Мартышев поставил Василию «2», а директор потребовал исправить оценку, учитель отказался это сделать, вышел конфликт. И Мартышев написал Сталину. Получил от Сталина ответ с отрицательной характеристикой Василия, извинениями и благодарностью за объективность, принципиальность. Тогда уже у директора школы были проблемы. А Василию все зимние каникулы (это были 1937-1938 годы) пришлось учить историю и пересдавать. Сам Василий не обижался на Мартышева и говорил часто: «Вот честный человек, не побоялся». Любил он смелых людей, сам будучи очень смелым человеком. И в жизни, и в лётном деле. Например, он любил аттракционы с отрывом от земли: прыжки с парашютом с вышки, перевороты в воздухе. Где требуется храбрость – он первый.
Василий с детства и до конца очень любил животных. Лошадь раненую из Германии привез и выходил, она жила у него. Собак даже приблудных держал. Хомяк был у него, кролик. Он заботился, чтобы собака кролика не съела. Собака у него одна была, как он говорил, с высшим образованием – знанием двух языков. Это была немецкая овчарка трофейная, так сказать: он привез её тоже из Германии, но выучил понимать по-русски. Разговаривал с животными, целовал их. Как-то я к нему пришёл на дачу, он сидит, рядом пёс – очень грозный пёс. А Василий его гладит, целует в носик, из своей тарелки даёт ему есть. Заметил мой недоуменный взгляд: как это? Ответил на моё немое недоумение: «Не обманет, не изменит». Сам он того и другого пережил много.
Василий был человеком храбрым, преданным, материально бескорыстным. Он всегда делился тем, что у него есть, с другими, был щедр. Больно читать статьи о его богатстве, о манто каких-то. Да у него ничего не было! Получка в армии 15 числа, после этого все к нему шли – стол был накрыт для друзей. Дней через 10-15 к нему приходили со своим – у него уже было шаром покати. Очень был хлебосолен: кормил не только гостей, но и тех, кто пришёл к нему что-то починить, к примеру. Вот киномеханик у него работает. Василий всегда после сеанса ему: «Пошли ужинать». Человек стеснялся, отказывался, но Василий ему: «Ты когда работал, то работал, а сейчас работа закончена. Почему не пойти поесть?» Любил всегда всех угостить и не ставил себя выше кого-то чисто по-человечески. Ну, а перекусили – можно и по рюмочке.
Корр.: Как к Василию относились лётчики – подчинённые и командиры?
А.С.: Его уважали как лётчика. Бойцы знали, что у него опыт небольшой, но способности высокие и совершенно отчаянные бойцовские качества. Уважали подчинённые и опытные воздушные бойцы, такие, как командир эскадрильи Долгушин или Фёдор Прокопенко: они больше его налетали в бою, хотя Долгушин с ним вместе учился, но ему больше пришлось летать – Василий был ранен и лечился в госпитале. Он попадал в безвыходные положения, причём не только в одиночку на истребителе, но на транспортном самолёте, например. Положение кажется безнадежным, а Василий выходил из него, спасая и машину, и людей.
Был он большой новатор: его предприимчивость и личная инициатива по созданию и внедрению чего-то нового, его инициатива в боевой работе была очень широка. У него был цепкий ум: он всё схватывал налету и быстро ориентировался в происходящем. Например, широко использовал кино, телевидение. Он не боялся внедрять новое и брать на себя ответственность за это, не боялся делать не по трафарету, не боялся новаторства, наоборот.
Создал очень хороший узел связи, когда был командующим ВВС Московского военного округа. Штаб авиации тогда находился там же, где штаб округа, на улице Осипенко. Василий перевел его на аэродром: на центральном аэродроме было здание, аэродром перестал действовать как центральный, он туда перевел штаб. «А то там половина штаба не слышали мотора самолётного», – говорил. Ещё так сказал: эти штабные, которые всю войну просидели на улице Осипенко, может, только что эвакуировались в Куйбышев и географию не знают. Им надо поучить географию по дальним гарнизонам. И отправил их служить по стране. А к себе брал лётчиков-инвалидов, списанных с лётной работы. Ему говорили, мол, да ну, что это за штаб?! Он отвечал: ничего, мол, пока они не всё знают, но как воевать – знают и работают с полной отдачей и желанием. И штаб у него работал безукоризненно и самоотверженно.
Возьмем организацию воздушных парадов – сложнейшая работа, где нужна абсолютная слаженность штаба, управление всеми задействованными структурами.
Он устраивал парады над Красной площадью, там участвовали сотни самолётов разного типа. Реактивные и поршневые самолёты летят с разными скоростями, с разных аэродромов, находящихся на разном расстоянии от Москвы. Бомбардировщики вообще издалека взлетали. А ведь где-то они должны сойтись для группового пролёта, имея разницу в скоростях в сотни километров, и строгим порядком пройти над Красной площадью. Здесь точность должна быть абсолютная. Пять секунд расхождения – это промашка полная. А откуда-то они идут, а тут и ветер дует, ещё много факторов надо учитывать. И надо всё рассчитать, маршруты проложить, в том числе учесть скорость и направление ветра. Ветры-то дуют по-разному. У него была карта московских домов: высота, расположение. Ну и улицы, дороги. Как вести группы? Какие ориентиры? Прекрасные ориентиры – дороги и дома. Их высота различна, и где-то ещё находится заводская труба. А высота пролёта самолётов над Красной площадью малая.
Василий был хороший организатор, и он все это устраивал. Не зря ведь, когда его не стало в той структуре, штаб сильно изменили, парадов не стало. После него кто бы это делал? Тут помимо организаторских способностей смелость необходима, нужно не бояться брать на себя ответственность, идти на риск. Для всего этого нужно день и ночь готовиться, проводить бесконечные тренировки, делать сложные штурманские расчёты. Нужно налаживать связку «земля – борт самолета». Он создал отличный узел связи, куда брал не именитых людей, по блату, так сказать. Он, поверив в человека, увидев его способности, мог поручить ему важный участок. Но при этом говорил: «Я тебе доверяю, ты мне обещал, а обмана я не терплю». И люди оправдывали его доверие. Потом, когда его уже не было, старые лётчики, командиры делились, что когда вопрос какой-то возникал, то между собой говорили: «Давай, как при Василии Иосифовиче, как он делал».
Корр.: Бывал у вас на даче в Жуковке?
А.С.: Да-а! Был, конечно! Дача эта у нас с 1937 года, он приезжал сюда. Первый вопрос его неизменно, когда он сюда приезжал: «Что надо делать?» Работать! Сразу работать! Ещё когда мы жили в Усове, лет по 10-12 нам с ним было, когда Василий появлялся, его первый вопрос: «А что сегодня нужно делать?»
Василий всегда много работал. Да, он выпивал. Но было это не всегда, а под конец: он стал понимать свою судьбу. Он уже знал и не сомневался: как только не станет отца, его самого разорвут на части, и сделают это те немногие, кто сейчас руки лижет и ему, и отцу. Потому он так любил собаку: «Не обманет, не изменит». Потому и пил. Некоторые люди, узнав, что дни сочтены – смертельное заболевание или ещё что-то, ожесточаются, становятся мстительными. А у него, с одной стороны, его мягкость в отношении кого-то сохранилась, но появились жёсткость, надрыв, и они давали себя знать в повседневной жизни. Да, он мог быть грубым, но это было не органично для него. Он просто срывался, стал вспыльчив, но не мстителен, подлости в его характере не было никогда.
Как-то сидели с ним, выпили. Он ещё наливает. Говорю ему: «Вася, хватит». Он отвечает: «А что мне? У меня только два выхода: пуля или стакан. Ведь я жив, пока мой отец жив. А отец глаза закроет, меня Берия на другой день на части порвёт, а Хрущев с Маленковым ему помогут, и Булганин туда же. Такого свидетеля они терпеть не будут. А ты знаешь, каково жить под топором? Вот я и ухожу от этих мыслей».
Перед полётами он никогда не пил, исключено. Никогда! Никто не выпустит в полёт. Лётные дни – два в неделю в лётной истребительной части. Один день резервный. Для лётчиков в полку обязательный налёт – 100 часов в год, иначе теряется квалификация. У Василия налёт был большой. Он летал больше, используя свои возможности. Трудно найти человека, который летал бы на таком количестве разных типов самолётов. Жена говорила: «Раз он не пьёт, значит, завтра у него полёты». Для него работа была на первом месте.