Бесенок
Шрифт:
Из-за чего, к слову, идеи с русскими драгунами во времена Михаила Федоровича и Алексея Михайловича так и не пошли. Зачем? Если с начала XVII века в этой роли вполне выступало поместное ополчение, почти полностью отказавшееся к середине века от лука со стрелами.
Доспехов никто, кроме отдельных состоятельных личностей не носил. Вроде сотников или того выше. Да и те их надевали больше для статуса.
Татары тоже были преимущественно в тряпье, хотя и другом, но вместо огнестрельного оружия предпочитали саадак — лук со
Это в XVI веке русская поместная конница была едва ли отличимая от татарской. Как обликом своим, так и тактикой. А вот потом, на рубеже XVI–XVII она снова свернула «на запад» и пути-дорожки военных традиций потихоньку разошлись. Впрочем, Петр этого не знал и с борта полугалеры наблюдал за достаточно масштабным, но весьма деликатным сражением без всяких «задних мыслей» и «исторических рефлексий».
Ни татары, ни поместные не рвались сходиться в свалку.
Так — наезжали. Постреливали. Отходили.
Этакие танцы конных групп.
Только у поместных они выходили более продуктивными. Все-таки аргументация мушкетом более весома, чем стрелой. Как там пелось в песне? Против самых лучших стрел все решает огнестрел? Вот так и происходило. Из-за чего татарское войско сначала откатилось назад, а потом и совсем отошло.
Впрочем, было видно — они не сильно-то и старались. Скорее изображая попытку растревожить лагерь и вынудить его отойти, чем на самом деле к этому стремясь. И это не удивительно. Османы их использовали явно не по их профилю. Сильной стороны татарской конницы являлось умение ограбить и разорить территорию максимально быстро и предельно основательно. Уклоняясь от серьезных стычек с неприятелем. А тут полевой бой… это, мягко говоря, не их сильная сторона. И оттого в нем выглядели очень бледно…
Так что — покрутились.
Пошумели.
Да разошлись.
Даже потерь особых не сложилось. Ни у тех, ни у других.
— Славно, — заметил стоящий рядом Александр Меншиков, пыхнув трубкой.
— Какое к черту славно? — с раздражением спросил Петр, трубка которого прогорела.
— Отогнали супостатов.
— Так они еще придут. Им что? Верста туда, верста сюда. Побить бы их. Крепко побить.
— Так они не согласные будут. Не явятся. А всех подходы к ним турок стережет.
— Вот то-то и оно…
— Ба! Гляди-ка! — указал Меншиков на спускающейся по Дону кораблик.
Не дергаясь царь спокойно прочистил трубку и заново ее забил. Наблюдая за тем, как кораблик спускается по воде к ним. Хотя Меншиков предлагал развернутся и идти ему навстречу. Вдруг новости важные.
Новости были.
Они не могли не быть.
И письма имелись.
Петр поглядел на ворох тех бумажек, что ему прислали и вытащил письмо сестры. Прочитал его.
Походил немного.
Вернулся.
Снова прочитал.
— Случилось что? — поинтересовался Меншиков.
— Может Апраксин и прав был… — задумчиво он произнес.
— В чем?
— Сына надо было сюда тащить. Вон — чудит.
— Опять духовника палкой побил?
— Учится начал и успехи большие делает. С Дунькой разругался, назвав ее курицей безмозглой. У Наташки сейчас живет.
— Что прости? — вытаращился на него Александр Данилович.
— Я же говорю — чудит. Но что учится добро начал, то славно. За такое многое можно спустить.
— А Дунька тебе пишет? Что сказывает?
Петр хмыкнул.
Взял письмо жены. Быстро пробежал глазами. Скривился. И отбросив его ответил:
— А ничего не сказывает. Сопли какие-то сахарные. Читать противно.
— Может за Лешкой послать?
— Он до конца кампании вряд ли успеет сюда. Поздно. Прозевали. Ну да и ладно.
— А как он к Наталье попал? Дунька отпустила?
— В письме одна туманность. Но чую — послушать будет что, когда вернемся. — усмехнулся Петр и пыхнул заново набитой и прикуренной трубкой…
* * *
Тем временем в Москве продолжалась набирающая обороты драма вокруг царевича. В которую все сильнее и сильнее влезал Преображенский приказ.
— Оставь нас, — скомандовал Федор Юрьевич, обращаясь к сестре царя, когда в комнату вошел Алексей.
— Но я не в праве…
— Оставь, — вместо Ромодановского повторил приказ парень.
— Ты еще мал. И я несу за тебя ответственность.
— Человек, что верен моему отцу, не станет мне вредить.
У Федора Юрьевича от этих слов прямо брови взлетели, выражая удивление наглостью. Сестра же царя фыркнула, но вышла. В конце концов глава Преображенского приказа действительно не станет творить что-то дурное с Алексеем. Хотя оставлять их наедине не хотелось совершенно.
— И тетя, прошу, последи, чтобы нас не подслушивали. Вряд ли Федор Юрьевич прибыл ко мне с простым разговором, которым дозволительно уши погреть кому ни попадя.
Та молча кивнула и вышла, плотно прикрыв дверь.
Наступила пауза.
И Ромодановский, и Алексей внимательно смотрели друг на друга. В упор. Глаза в глаза. Причем царевич — практически не моргая. И, разумеется, не испытывая какого-то ощутимого дискомфорта. Более того, даже стараясь смотреть словно бы за спину главы Преображенского приказа, провоцируя дискомфорт уже у него. Впрочем, спохватившись и поняв, что увлекается, царевич максимально по-доброму улыбнулся и спросил:
— Я забыл поздороваться. Это было не вежливо.
— Кто ты? — холодно и раздраженно спросил Ромодановский.