Бесенок
Шрифт:
— А чего нет? Думаешь супротив флота шведского чего сподручное у нас имеется?
— Тогда будет кисло. — покладисто согласился Меншиков.
— Вот то-то и оно. Оружие свое надобно иметь. Отец мой над тем вон сколько бился…
В дверь постучали.
— Кого там черт принес?! — раздраженно воскликнул царь.
Меншиков метнулся к двери и выглянул наружу. Быстро с кем-то пошептался. И громко уже в комнату произнес:
— Письма Мин херц. Из Москвы.
— От кого?
— От Федор Юрьевича, от Натальи…
—
Меншиков принял пачку писем и разложил их на столе подле царя.
— О как! Эта дура опять пишет. И не надоело ей.
— Жена же.
— Я же ей не отвечаю уже сколько лет. Зачем писать? Ну ладно.
Первым он взял письмо сестры.
Сломал печать.
Развернул.
И начал читать. Меншиков лишь мог наблюдать, как брови царя то взлетают в удивлении, то хмурятся. Наконец он дочитал. Потер руками лицо.
— Наваждение какое-то…
— Что-то случилось?
— Я сам не понимаю. Ладно…
С этими словами он отложил письмо сестры и взял послание уже Ромодановского. И тут при чтении его лицо выражало еще большие эмоциональные переживания.
— Мин херц, ты меня пугаешь. — напряженно спросил Меншиков. — Пожар? Бунт? Мор? Что случилось то?
— Хуже. Дунька моя с Анной столкнулась.
— Как? Где?
— В доме Франца.
— Что? — уже крайне удивился Александр Данилович. — А что она там делала?
— Наносила визит. Причем заметь — под ручку с Наташей. И обе были в немецком платье. Оттого ее поначалу и не узнали.
— За косы друг друга таскали?
— Этого, к счастью удалось избежать. Леша как-то сумел предотвратить.
— Леша?
— Сынок мой. Он с ними был. Федор Юрьевич пишет, что он сильно повзрослел. Не телом, но разумом. Учится прилежно. Да и в остальном… Из-за чего Лопухины даже хотели над ним проводить обряд экзорцизма.
— ЧЕГО? — ошалел Меншиков, шлепнувшись на лавку, стоявшую напротив царя. Он хотел бы и рядом с ним сесть, чтобы заглянуть в письмо, но не решился. Письма Ромодановского Петр далеко не всегда давал ему почитать.
— А ведь я отъехал на какие-то полгода…
— А почему она с Натальей к Елизавете поехала?
— Сынок мой у Наташи живет. Дунька к ней визиты наносит. Вот и сговорились как-то.
— Она же жену твою не привечала ранее.
— Теперь, Федор Юрьевич пишет, что частенько их видят вместе. И не только в доме Наташи, но и на Кукуе. Дунька туда наезжает с визитами. Чаще к Елизавете. Но бывает и к другим.
— И с Анной более не сталкивалась?
— А кто же ее знает? Но никакого шума не поднималось.
— Чудеса… Дунька… в немецком платье… на Кукуе… Это точно не шутка?
— Федор Юрьевич не любит шутить. Тем более с такими вещами. Пишет, что сам в то верит только потому, что своими глазами видел.
— А Леша? Отчего экзорцизм то? Припадочный стал что ли?
— Федор Юрьевич пишет, будто бы Лопухины не верят в то, что он так повзрослел божьим проведением. Даже несмотря на то, что ходит в церковь и причащается. Вот и чудить начали. Впрочем, он их осадил. Пообещал над ними провести обряд экзорцизма на дыбах.
— Леша настолько изменился? Или эти с ума пялят?
— А кто его знает? Федор Юрьевич пишет, что парень стал остер умом и языком. К слугам ныне добр, а иных может задеть. Например, когда Петр Аврамович назвал его бесенком, то Леша поинтересовался, кто же тогда он — глава Лопухиных, от которых по матери он свое происхождение ведет. Неужто старый черт?
— Что, прямо так и спросил? — хохотнул Меншиков.
— Именно так и пишет. А еще то, что с Лешей ныне языком сцепляться может себе дороже. Нагл, дерзок и ловок. Даже его сумел один раз смутить. Сыну пока не хватает знаний и понимания жизни, но он учится и нос свой любопытный всюду сует. Оттого знания его растут как на дрожжах. Уже с учителями беда. Ту же арифметику он проглотил почитай всю, что давали наши. Из Европы надобно выписывать, чтобы продолжить обучение.
— Ого! А языки?
— Прилежно учит немецкий и французский. Уже мал-мало изъясняется. Но языки у него идут сильно хуже, чем иные науки. Добро, но обычно. Без чудес.
— А нос куда сует? Это значит?
— Слухи собирает. Наташа тоже пишет, что у него иной раз новости спрашивает.
— Что же с ним такое дивное случилось?
— Ты у меня спрашиваешь? — фыркнул царь и захотел было взять письмо сына. Но замер на непродолжительное время. Сын писал ему впервые. И оттого, после писем Натальи Алексеевны и Федора Юрьевича, казалось это дело чем-то странным, неправильным.
Чуть помедлив, царь все же перекрестил письмо и поднял со стола. И о чудо — с ним ничего не случилось. Хотя, судя по лицу, казалось, что произойдет. Видно застращали.
Сломал печать.
Развернул.
И… завис с изрядно удивленным лицом.
— Что такое? Колдунство какое?
— Да сам не пойму… — ответил царь и протянул письмо Меншикову.
Тот охотно его принял и также завис, глядя на вполне приличный почерк.
— Наверное он не сам писал. — наконец выдавил Александр Данилович.
— А кто? Почерк Вяземского я знаю. Наталья же писала, что высылает собственноручно написанное письмо сына.
— Ну…
— Что ну? Читай давай. Что он пишет?
— Читать? Или суть?
— Суть.
— Рассказывает о какой-то печи, которую выдумал для твоего похода. Дабы палатки по сырости обогревать.
— И все?
— Да. Тут только о том, что это за печь, для чего и как работает.
Петр выхватил письмо, встав, и быстро пробежал по письму глазами. Подчерк сына был крупным и лишен всяких украшательств, а потому легко читаем.