Бесенок
Шрифт:
— А где сама печь?
— Какая печь?
— Леша пишет, что прислал ее.
— Сейчас. — Меншиков пулей вылетел за дверь и довольно скоро вернулся с железной печью и каким-то слугой. Понятно, тащил он ее не сам, а солдаты волокли. Пара. Не сильно напрягаясь. И поставив куда им указали — вышли.
— А это кто?
— Сказывает, что его Алексей прислал. Что он обучен эту печь ставить и топить. И должен все показать.
— Ну, показывай. — вполне добродушно произнес царь. Появление этой железки явно подняло ему настроение.
— Тут не годно. Она же для палатки
— В окно и выводи.
Слуга кивнул. И засуетился.
Минут пять.
И дрова уже трещали внутри железного брюха этого маленького булерьяна. А царь с интересом ходил вокруг печи кругами.
Жар пошел довольно быстро.
И горячий в оздух стал прогревать помещение.
Поняв, что «агрегат» работает как надо Петр Алексеевич вновь вернулся к письму сына и очень вдумчиво его прочитал. Заметив то, что ранее, изучая «писульку» наискосок, проскочил мимо. Например, слова о возможном использовании таких печах не только в палатках, но и на кораблях.
— Интересно.
— Это точно Леша сделал? Ему же всего шесть лет. — спросил Меншиков.
— А ты в письме не видел? Он же пишет, что печь собрал мастер-кузнец в его мастерской для учебных опытов. И сия диковинка — плод его учебы. Он, осваивая физику решил проверить и пощупать изучаемые вопросы.
— Да уж… не удивлен, что Лопухины про экзорцизм заговорили.
Петр остро на Меншикова взглянул и тот поспешно поправился:
— Мал же он еще такие вещи выдумывать.
— Сам Леша пишет, что выдумывал не сам, а с учителями. Разумеешь?
— Учителя что ли придумали?
— Бог весть, но может и так. Да только вещь добрая. Вишь как быстро нагрела. И ручки вон для переноски есть. Продумано выглядит.
— Мы в палатке ее еще не проверяли.
— Так в чем же дело?
В этот момент царь опустил свой взор на стол, где лежало еще одно письмо. От его жены.
Он нехотя его взял.
Вскрыл.
Прочитал.
И несколько озадаченно потер себе лоб.
В письме не было никакой романтической мути и обычных для Евдокии сахарных соплей. Вообще. Да, она спрашивала о его здоровье, делах, поздравляла с победой и так далее. Но сжато, коротко. А потом переходила к рассказу о том, как они совместно с Натальей Алексеевной занялись развитием театра. И что пытаются поставить комедию Мольера «Лекарь поневоле». И не в рамках маленькой домашней постановки, а с размахом. И грезили о создании в Москве постоянно действующего публичного театра.
Театром увлекался отец царя — Алексей Михайлович. Но домашним. Да и вообще в России тех лет все ограничивалось небольшими зарисовками для развлечения гостей. Маленькими. Камерными.
А тут такое.
Но это ладно.
Главное — письмо.
Евдокия никогда так ему не писала. Вообще никогда. Обычно он буквально продирался через велеречивые словеса, в которых она рассказывала о своей любви, о том, что жить без любимого Петруши не может и так далее. А тут… ее словно подменили.
Лаконично. По делу. И о всякой любви почти ни слова.
Нет, конечно, она не забыла сказать о своих чувствах. Но коротко и больше формально. Дескать, все еще люблю и так далее. В остальном же бумага не была испачкана «бабской мутью», как отзывался сам Петр. От чего он даже как-то растерялся.
Прошелся по помещению.
Посмотрел на печь.
Вновь вернулся к письму. Проверил почерк. Он был Евдокии. Не перепутаешь. Еще раз прочитал. Посидел. Подумал.
Потом взял заново письмо Натальи и очень вдумчиво его перечитал. Несколько раз. Далее Ромодановского. Сына. И снова письмо жены.
— Что-то прости господи странное в Москве происходит, — тихо выдал царь.
Меншиков промолчал. Он уже отдал приказы для подготовки опытов с печью в палатке. И вновь находился подле царя.
— Позови-ка того, кто письма привез.
Через несколько минут вошел гонец. Уставший с дороги. Он еще не успел привести себя в порядок, а потому был пыльный.
— Из Москвы ехал?
— Из Москвы.
— Рассказывай… — буркнул Петр и начал выпытывать гонца о том, что он сам знает, что слышал и так далее. Все-таки простой человек. И чем больше слушал, тем сильнее чесал затылок. Осозновая, что он просто не понимает происходящее.
Через пару часов царь вышел на улицу и отправился к палатке. Ее специально поставили невдалеке. Большую. И облили, словно бы дождь сильный прошел.
Именно туда печь и поставили. Благо, что удобные ручки позволили ее без особых проблем туда занести. Они ведь крепились за тепловые трубы — самые «холодные» части печи.
Поставили.
Затопили.
И довольно скоро от палатки пошел пар.
Она просыхала.
— Как тебе диковинка? — спросил царь Лефорта, что руководил проверкой.
— Добрая вещь. Откуда она?
— Сын удумал.
— Сын? — удивился Франц. — Но ему же всего шесть лет. Здесь нет ошибки?
— Сам того не понимаю. — покачал головой Петр, задумчиво глядя на палатку. — Тебе жена не писала?
— Отчего же нет? Писала.
— О том, что случилось между Дуней и Аней там было что-то?
— Ничего особенного. Встретились в дверях. Анна удивилась тому, что Наталья привезла с собой Алексея. И по неосторожности назвала царицу мегерой. Не зная, что она стоит перед ней. Сын твой остановил мать, высмеяв их возможную перепалку. А потом, когда Евдокия ушла, отчитал Анну за неосмотрительность. И посоветовал более в присутствии незнакомых лиц не говорить всякие гадости про семью царя.
— Это точно говорил Алексей?
— Лиза пишет, что мальчик остер на язык. И иной раз может такое сказать, что хоть стой, хоть падай. Причем точно и вовремя. Он тогда смутил маму, не дав той наброситься на Анну. И последнюю устыдил.
— А Дуня навещала после того дела твой дом?
— Да. Много раз. И всегда неизменно в немецком платье и под ручку с Натальей. Они очень расспрашивали Лизу о театре и музыке. Английский негоциант, приглашенный Лизой, им про театр Глобус Шекспира рассказал. Тот, что сгорел полвека назад, но славился на всю Англию. Так с того Евдокия увлеклась и почитай всю слободу перетрясла, узнавая все про театры и как они устроены в Европе.