«Бешеная тетка»
Шрифт:
— Так и посмотрят! — Вот уж это не смутило дядю Петю. — Как доложите, так и посмотрят. Учить же не кто-нибудь — я буду.
Не только в полку — в дивизии слыл дядя Петя лучшим разведчиком. Потому и вольничал с командиром полка. Потому и настоял на своем.
— А дальше... Дальше воевали вместе. — Тетя Даша вертела в пальцах пустую рюмку. — И не было рядовому Ковалевой никакой поблажки от лейтенанта Ковалева.
Этими словами она как бы подвела невидимую черту под своими воспоминаниями. И вдруг стала обычной, пожилой, седеющей тетей
— Ну мама! — попросил Петька. Он родился на пятнадцать минут раньше Кольки и потому всегда и во всем считался старшим. — Еще что-нибудь, мама. Ну хотя бы вот это: как папа зажимал Рыжику ноздри, чтоб он не заржал. А ты...
Я позавидовал Петьке с Колькой: они знали даже кличку дяди-Петиного боевого коня.
— А я тряслась от страха перед своей первой разведкой, — иронически закончила тетя Даша. — И он шепотом страшно выругал меня. Все это вы слышали сто раз. Не стоит. Давай-ка, Коля, выпьем за его светлую память. — И она взялась за бутылку.
Папа ни слова не проронил, пока тетка рассказывала. Сидел и слушал. И только по временам взглядывал на тетку долго, испытующе. Я подумал: он хотел на что-то решиться и колебался.
Теперь он решился. Глянул все же на маму вопросительно, и она кивнула.
— Погоди, Даша, — сказал папа и взял у нее бутылку. — Раз такой разговор зашел... Ребята взрослые теперь... Я храню для них одну... — он запнулся, поискал нужное слово, не нашел и произнес обычное: — одну вещь...
И тетя Даша что-то поняла. Выпрямилась. Опять стала очень молодой. Мне показалось: губы у нее дрогнули, и она прикусила зубами нижнюю.
Папа мимоходом пожал ее руку, лежащую на краю стола, и вышел в спальню.
Мы сидели молча, не глядя друг на друга. Мама осторожно, чтоб не звякнули спицы, опустила вязанье на колени.
Папа скоро вернулся. В руках у него был большой черный конверт из-под фотобумаги 24 X 30.
Папа молча протянул конверт тете Даше. Она не спеша, словно бы совсем и не волнуясь, раскрыла блеснувшую фотографию. И долго, не мигая, глядела на самый ее центр. И, пока она глядела, никто из нас не смел шевельнуться.
Тетя Даша наконец отвела взгляд от фотографии, наверно, это далось ей с трудом. Глянула по очереди на Петьку, на Кольку, на меня. Кивнула: идите сюда. И мы, трое, встали за ее спиной.
Четверо военных несли носилки. На носилках, откинувшись, спокойно и свободно лежал дядя Петя. Я сразу узнал его. Хотя нос, так задорно задранный на старой нашей фотографии, теперь чуточку заострился, стал прямее, тоньше. Тоньше стали и резкие, грубоватые черты лица.
Может быть, потому, что глаза теперь были закрыты, не было всегдашнего ощущения, что дядя Петя чего-то требует, требует. Теперь он ничего не требовал. Просто спал-отдыхал после тяжелых трудов. Ветер немножко разворошил волосы, Светлые, легкие, сухие, они упали на лоб. Мне все чудилось: сейчас он поднимет руку, откинет их назад.
Но рука, только одна, спокойно лежала на груди. Поверх нее, поверх орденов-медалей цвела пышная ветка белой сирени.
Как и тетя Даша недавно, мы долго смотрели на центр фотографии, на дядю Петю. Он был такой молодой, оказывается. Совсем молодой. И как странно, что я всегда называю его дядей Петей...
Потом
Она неотрывно смотрела в лицо дяде Пете. Но глаза ее были совсем сухи. Прямые, коротко обрезанные волосы темным языком наползали на щеку. И лишь по этому языку можно было догадаться, что голова ее склонена.
Два автомата висели у тети Даши на груди. И без слов было ясно, чей второй. И еще потрепанная полевая сумка на длинном ремешке билась о ее бедро. И тоже сразу ясно было, чья это сумка.
Тетя Даша вела в поводу коня. Темно-серого. В яблоках. И конь, вытянув шею, опустив голову, все пытался губами достать носки дяди-Петиных сапог. И тоже ясно было, чей это конь.
Уже потом я разглядел на снимке неясные, нерезкие силуэты людей — жителей маленького чехословацкого городка, в бою за освобождение которого, неделю не дожив до Победы, погиб дядя Петя.
И еще я разглядел цветы. В руках у стоявших на тротуарах. Под ногами у тех, кто нес носилки. Под ногами у тети Даши, у серого, в яблоках коня.
Тетя Даша, не отрываясь от снимка, не то чтобы всхлипнула, не то чтобы вздохнула. Скорей это был подавленный стон. И тотчас Петька положил ей руку на плечо. На другое плечо легла Колькина. Они всегда действовали синхронно.
И я вдруг понял, почему тетя Даша прозвала близнецов своим «боевым охранением».
— Хватит, — мягко сказал папа и осторожно вынул фотографию из рук тети Даши. — Вот теперь выпьем за его светлую память...
Дальше все пошло обычным в таких случаях порядком.
— Ну, как живете-то? — спросила тетя Даша обыденно и скучно.
— Да что ж, — так же обыденно и скучно ответила мама. — Живем помаленьку. Коля мотается страшно. Каждый день до совхоза да обратно — три часа. В лучшем случае. Предлагали квартиру там, на месте. С удобствами. Отказались. Ему, — кивнула на меня, — учиться надо.
— Там школы нет, что ли? — угрюмо спросила тетя Даша.
— Есть. Но ведь не то что столичная. А в город ему ездить... — Мама махнула рукой.
— Значит, Коля в свои без малого полста может ездить, а он не может? Как хоть учится-то?
Вот уж об этом ни маме, ни мне — тем более! — говорить не хотелось. Надоели мне эти разговоры до смерти. Но разве от тетки отвяжешься?
— Неважно учится, — тоже мучаясь этим разговором, сказал папа. — На работу все рвется...
— Ну и шел бы на доброе здоровье, раз учиться нет охоты! Не-ет, я своих еще где-то в пятом классе предупредила: единая двойка в четверти — и протурю работать. Иначе как же?