Бешенство небес
Шрифт:
Так и сделаю, решил он. Ниже, в галерее.
– Лад, вставай, – буркнул Уги-Уги, направляясь к ведущему вниз туннелю. – За мной иди.
Сделав еще шаг, он повернулся, ощущая, что движения даются легче. Теперь он мог быстрее взмахивать руками, проворнее переставлять ноги: питаясь одними кисляками, но даже ими не имея возможности наесться вдосталь, Уги-Уги похудел. Это было невыносимо, он так гордился своим большим красивым телом, ведь оно – признак богатства и власти, не всякий синекожий обитатель Суладара за сутки съедал столько, сколько монарх уминал во время перекуса перед обедом!
Но сейчас он думал не о еде. Услышав приказ, Нахака поднялась на ноги, качаясь от слабости; хозяин почти не кормил ее, лишь иногда бросал кусочек старого полувысохшего кисляка, который не
Вдруг он заметил, что в облике наложницы что-то изменилось.
Монарх схватил ее за плечи, притянул ближе, заставил поднять лицо и заглянул в глаза. По краям зрачков появились два колечка из желто-рыжих пятнышек.
– Ха! – выдохнул толстяк, вспоминая горящие безумным блеском глаза безкуни, которых убил недавно. Он понял: такие же пятна мерцают теперь и в его собственных глазах, и отметины эти связаны с бьющим со дна провала светом. Череп Уги-Уги полнился низким рокочущим шумом, сквозь который иногда прорывались угрожающие голоса – какие-то существа, живущие позади желтой туманной пелены, желали убить его. Временами монарх верил в то, что это не видения, как после гношиля, что его и вправду хотят уничтожить создания, обитающие на задворках реальности, в ее потаенных закоулках, темных нишах и заброшенных кладовых, которые, будто улитки – корпус корабля, облепили тело нормальной, привычной действительности.
Уги-Уги толкнул Нахаку перед собой и заспешил вниз по коридору. Ему хотелось побыстрее убить тех, кого он заметил внизу, а после расправиться наконец и с ней.
Смолик проснулся на очередном повороте, четвертом по счету.
– Кажется, приближаемся к месту, с которого началась круговерть, – пробормотал он, потягиваясь. – Что это значит... пора останавливаться, а?
Минуло уже много времени, с тех пор как Тео под горой кальмаров вошел в пузырь. Припомнив, какие манипуляции совершал прежде, он снизил скорость, уселся и вытянул ноги, с вновь пробудившимся любопытством разглядывая окружающее. А оно изменилось, очень изменилось! Все вокруг стало перекрученным и будто изломанным, как если бы из недавно построенного городского квартала с новенькими домами капитан забрел в развалины. Травянистый свет приобрел нездоровый, неприятный для глаз оттенок, он мерцал и будто пузырился, мелкие волны пробегали по желе, сталкивались и плескались. То и дело сфера проносилась мимо красных полос – здесь словно произошло внутреннее кровоизлияние в теле мира; все чаще в мягком стекле попадались обширные прорехи и зигзагообразные трещины. Пока что ни одна из них не пересекла наполненную воздухом дорогу-трубу, по которой несся пузырь, и Тео гадал, что будет, если это случится.
Потом шар еще замедлил ход; слева началась широкая пещера с мерцающими стенами. На дальней ее стороне зиял пролом, сквозь который внутрь вдавался узкий конец густого желтого свечения. Будто опрокинувшийся горизонтально остроконечный утес – фрагмент, отколовшийся от чего-то еще большего и состоящий из спрессованного в плотную массу света. Из пола пещеры торчало нечто, напоминающее уже знакомую Тео почку. Желтый утес своим концом пробил ее. Два о€ргана, мимо которых раньше пролетел шар, казались живыми, во всяком случае, в них что-то двигалось и они пульсировали, но этот, раздавленный, застыл в неподвижности. Покрытая пузырями розовая кашица, выплеснувшаяся наружу после удара и теперь застывшая, покрывала пол пещеры.
– Ух! – только и сказал Смолик, разглядев все это. – Будто... будто большое яйцо вкрутую, без скорлупы. И по нему ударили палкой. А эти что там делают?
Еще не успев закончить фразу, он понял: серапцы молились. Молились этому странному образованию, раздавленному вершиной упавшего светового утеса. Они стояли на коленях спиной к дороге-трубе и кланялись, касаясь лбом пола пещеры.
Тео недолго видел эту картину: шар взлетел, по крутой дуге устремившись вверх, чтобы через несколько мгновений вновь изменить направление и снизить скорость. Труба стала горизонтальной, мягкое стекло расступилось – и вокруг распростерся огромный, протянувшийся до самой поверхности провал.
Его стены были покрыты разорванными желейными корнями. Основание того утеса, чья вершина уничтожила почку в пещере, виднелось в самом низу, на дне, выступая из обширного пролома.
Труба, по которой летел пузырь, здесь изгибалась в горизонтальной плоскости, напоминая подкову. Внизу вяло плескалось озеро густого желтого света, на поверхности которого плавало больше десятка пауногов. Они тихо покачивались, будто палые листья на луже эфирного пуха. Утес имел ту же природу, что и мягкая гора кальмаров; Смолик решил, что они, быть может, когда-то даже были одним целым и лишь перед самым падением раскололись. После этого утес, рухнув на более рыхлый, мягкий участок острой вершиной вниз, пробил глубокую дыру, ну а та часть, которая впоследствии стала желейной горой, образовала углубление, долину в джунглях Гвалты. Так или иначе, испускаемый горой свет казался живым, чистым, Тео припомнил, что он даже бодрил, будто легкое вино, – быть может, потому, что кальмары поддерживали в нем жизнь. А этот утес излучал сияние иной природы, едкое и будто грязное. Лежащий на дне провала исполинский осколок разлагался – он погиб от удара.
Нижняя половина провала беспрестанно двигалась, оставаясь на одном месте, смещалась из стороны в сторону, чуть искажаясь. Излучаемый осколком свет, сделавший эту рану на теле мира, будто разъедал окружающее, прожигал материю и само пространство. Когда он касался поверхности, то не просто высветлял ее – свет быд ядовит, и вещество реагировало на него болезненными судорогами: все начинало извиваться, корчиться, дрожать. Впрочем, наполняющая пузырь субстанция защищала от убийственного сияния.
– Хорошо, что я внутри, а он снаружи, – пробормотал Тео, щурясь. – Клянусь всеми своими любовницами, прошлыми и будущими, такой свет может сожрать человека заживо!
Пузырь, следуя изгибу дороги, нырнул в пролом. Мгновение темноты – и он очутился в нижней части широкой трещины, где вдруг затрясся из стороны в сторону. Заметив краем глаза, что призрачные механизмы начали содрогаться, Тео подался вперед.
Отколовшийся от желтого утеса осколок не только оставил эту трещину, но и повредил трубчатую дорогу. На ее мерцающих световых стенах протянулась сеть разрывов, а затем дорога исчезла, и пузырь выкатился наружу. Остановившись, затрясся сильнее. Тео ощутил, как плоскость, мягко поддерживающая его седалище, прогибается. Он плюхнулся задом на пол, вскочил, успел схватить меч, видя, как содрогаются, растекаются аморфными облачками геометрические фигуры вокруг. На каком бы принципе ни была основана механика пузыря, теперь она расстраивалась.
А потом сфера лопнула, субстанция брызнула во все стороны, потекла по каменному полу, впиталась в него и пропала.
Тео качнулся, упал на колени, хрипя. Его стошнило светом. Разинув рот, Смолик извергнул из себя поток тускло-синего пузырящегося сияния, выхаркнул мерцающие капли, закашлялся и, очистив, наконец, легкие от наполнявшего шар вещества, смог вдохнуть.
– А-а-а! – выкрикнул он, взмахнув руками, в одной из которых был зажат меч, и выпрямился во весь рост. – Приехали!
Оглядевшись, капитан понял, что пещера состоит не из камня или желе, но из какого-то почти черного, напоминающего уголь вещества. Туннель, где закончилась труба, изгибался в сторону от провала. Сзади лилось ядовито-желтое сияние. Задрав подбородок, Тео ощупал горло, потер лоб. Свет мешал дышать, а еще будто давил на глаза... и на рассудок. Покрутив головой, будто на нем была сорочка с тугим воротником, капитан зашагал по туннелю, прочь от провала.
Черный коридор вывел его в сферическую пещеру, на другой стороне которой было большое, выше человеческого роста, окно.
– Вот так вот, – протянул Тео и остановился, с сомнением рассматривая его. – Ты видишь то, что вижу я, друг мой? Это... это необычно. Нет, я понимаю, необычным было все, что мы видели до сих пор, но этопредставляется необычным вдвойне – то есть оно кажется таковым на фоне всего остального именно по причине своей обычности... если ты понимаешь, что я хочу сказать. Ведь ты понимаешь, да? – Смолик покосился на оружие в правой руке. Как и прежде, меч не ответил ему.