Бешеный прапорщик: Бешеный прапорщик. Большая охота. Возвращение
Шрифт:
Ладно, как говорила одна дамочка с фамилией О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». Негромко свищу, привлекая внимание «поварят», показываю два пальца, а потом – кулак. В смысле, идут двое, причем один другого страхует, а остальные сидят и не чирикают. Понятливые оказались, еще не все мозги гормонами затуманены. Встаю, обхожу лагерь – вроде все в порядке. Подхожу к костру, усаживаюсь на чурбачок. Ганна неуверенно улыбаясь, обращается ко мне своей коронной фразой, от которой все начинают ржать:
– Дзядечку камандзир, пачакайце хвилинку, зараз будзе усё гатова.
– Ганна, я для тебя – Денис Анатольевич, – пробую еще раз вразумить это чудо природы. – Понятно?
– Зразумела, дзядечку
Ну, вот как с этим бороться? И эти клоуны по земле от хохота катаются. Мысленно машу рукой на все эти нюансы.
– Ты говорила, что у тебя где-то поблизости дядька родной живет, так?
– Да, ён на чыгунке працуе абходчыкам. Жыве пад Ловичам, у слабаде.
– Тебя приютить он не сможет?
– Не ведаю, дзядечку камандзир. У яго жонка да дзве дочки. А працуе тольки ён. Трэба з ним гаварыць.
– Тогда давай ближе к вечеру и сходим к нему, поговорим. Как темнеть начнет, так и пойдем. В любом случае мы тебя не бросим… А сейчас покорми, пожалуйста, всю эту братию, пока время есть…
А я тем временем попробую побеседовать с нашим штабс-капитаном. Хоть и чувствую, что беседа будет не совсем приятной и для меня, и для него. По поводу того, как он умудрился потерять свой отряд.
Волгин сидел чуть в стороне, аккуратно, чтобы не потревожить раны, прислонившись к стволу старой сосны, на «перине» из сухих прошлогодних иголок. И в этих же иголках бесцельно ковырялся веточкой, думая о чем-то своем.
– Не помешаю, Иван Георгиевич? – Присаживаюсь рядом на мягкую хвою.
– Вовсе нет, Денис Анатольевич.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, уже лучше. Вахмистр мазью поделился, правда, она вонючая, зараза. А этот, беглец… Семен, кажется, какой-то травы заварил, дал выпить вместо чая… Но я так понимаю, вы хотите поговорить о том, как это так со мной все случилось? – Штабс-капитан бросает на меня взгляд и тут же отводит глаза. – Отдельные подробности, извините, не буду рассказывать, а так… При штабе армии формировался партизанский отряд, ныне эта идея у всех на слуху. Написал рапорт, дали мне под команду полусотню казаков под командованием хорунжего и отправили в тыл к германцам. Мы разгромили пару обозов, да так легко все получилось, что уверились в своей безнаказанности и неуязвимости…
Через пару дней остановились на постой в какой-то польской деревушке, припасы пополнить. Ну, а казачки под это дело решили гульнуть. Пытался их приструнить, но не получилось. С гонором они все, мол, свое начальство имеется, все распоряжения – только через хорунжего. А он – тот еще фрукт… В общем, перепились, да разодрались с местными. То ли из-за реквизированного сена, то ли баба какая-то приглянулась. С грехом пополам утихомирились, а ночью, откуда ни возьмись, германцы пожаловали. Может, кто-то из местных привел… Просыпаюсь – вокруг стрельба, выскочил во двор, ничего не понятно, лошадь из конюшни кто-то увел, казаков моих не видно… Через огороды в лес подался, дождался утра, в деревне уже колбасники, пошел искать своих, целый день бесполезно пробродил… Решил идти к линии фронта, да вот у графа… задержался… Вот скажите, Денис Анатольевич, у вас же тоже казаки в отряде, и все распоряжения выполняют беспрекословно. Как вам удалось этого добиться?
– Ну, не знаю, как-то не задумывался над этим… Даже не могу вот так сразу ответить на ваш вопрос… – Нашел время штабс философию разводить!.. Хотя для него этот вопрос, наверное, действительно важен. А у меня с казаками просто так сложилось, вот и всё… Ладно, соскакиваем с темы. – Иван Георгиевич, а почему вы, насколько я понимаю, артиллерист, ведь закончили Михайловское училище, – и вдруг подались в партизаны?
– Да, я служил старшим офицером батареи. – Волгин вновь смотрит на меня, на этот раз испытующе. – Не сошелся во мнениях с штабными по вопросу снабжения… надеюсь, вы меня понимаете? А потом поддержал огнем атаку пехотного полка, чем нарушил приказ не расходовать более десяти снарядов в сутки. В результате последовавших за этим разборов счел за лучшее написать рапорт. И стал партизаном… Правда, неудачным…
– Ну, Иван Георгиевич, лиха беда начало. У меня это тоже первый рейд, честно скажу, что пока не уверен, сможем ли благополучно выскочить к своим. Но мы очень постараемся…
Солнце уже клонилось к закату, когда мы пошли знакомиться с дядькой. Мы – это Ганна, я, Егорка и Федор, который вдруг напросился с нами. Да так настойчиво просился, что аж неудобно стало отказывать. Интересно, что такое с ним вдруг приключилось? Уж не влюбился ли часом?
Михалыча оставил за главного в лагере, еще раз предупредил, чтобы за пленным и документами смотрели в оба. Это – наш главный приз, и не дай бог, с ними что-нибудь случится. Обещал к полуночи вернуться. Вот теперь идем-крадемся к Ловичу. Путь недалекий, но идти надо осторожно, немцев здесь достаточно.
В слободу зашли, когда уже порядком стемнело, до этого полчаса лежали в кустах, смотрели, что и как. Вроде ничего опасного. Теперь наша красавица идет по улочке, а мы следом крадемся. Насчет красавицы я не преувеличил. В лагере после обеда она стала проситься к ручью сбегать, типа котелки помыть, самой сполоснуться, в порядок одежду привести, а то перед дядькой стыдно будет. При слове «сполоснуться» глаза загорелись почти у всех, от желающих проводить отбоя не было. Кобели, коты мартовские! Пришлось прибегнуть к старой испытанной фишке. Прошу Митяева назвать число от одного до семи, потом как в детской считалочке пересчитываю желающих. У всех на лице жутчайшее разочарование, только Федор, на которого «почему-то» выпал жребий, стоит красный, как вареный рак. Так что пошли они к ручью, провожаемые завистливыми взглядами, что даже Михалыч не выдержал и сказал вполголоса пару ласковых своим станичникам насчет того, что и кому он оторвет, если дурные мысли будут мешать службе. Так что, когда парочка вернулась, все в лагере занимались своими делами и на них внимания не обращали. Глядя на их дефиле, негромко пропел экспромтом:
Нэсе Ганна воду,Коромысло гнэцця,А за нею – Федор,як барвинок вьецця.Девушка поставила котелки с водой, села у костра сушить мокрые волосы и через минут десять стала похожа на одуванчик. Но девчонка действительно симпатичная…
Наша симпатяга подходит к невзрачному бревенчатому домику, уверенно открывает калитку. Там раздаётся оживленное тявканье, потом скрипит дверь, и мужской голос ворчливо предлагает собачке соблюдать тишину. Мы незаметно пристраиваемся у забора и слушаем разговор.
– Дзядька Михась, то я, Ганка!
– Ты откуль узялась, плямяшка? Граф з кухни выгнау?
– Не, дзядька Михась, яго больш нету, працаваць няма где. Вось я да вас и прыйшла…
– Так куды ж ён дзеуся? Да сябе у памесцье падауся?
– Забили яго…
– Як забили?.. Хто?..
Мы с Ганной договорились, что она дядьке скажет правду, а там посмотрим на его поведение. Если будет прогонять, уйдем, не здороваясь. Если будет возможность поговорить, будем общаться. Судя по всему, дядька был крепко озадачен новостями. Девушка говорила, что он хороший, но только критерии этой хорошести у нее и у нас разные. Но гнать ее со двора он вроде не собирается.