Бешеный прапорщик: Бешеный прапорщик. Большая охота. Возвращение
Шрифт:
Нас встречает вездесущий Гриня, распределяем казаков по периметру, отдельно собирается его пятерка. Иду с ними брать флигель. Ганна сказала, что там пять комнат, летуны по двое разместились в ближних к выходу. Окна темные, света нигде нет. Одна ночная птичка просвистела, что заняла позиции с тыла, другая ей в ответ чирикнула, что спереди тоже все готово. Поднимаемся и крадемся к двери. Перед крыльцом вперед проскальзывает один из казаков, тянет руку к двери, и в этот момент она открывается. На пороге стоит штабной водила в нижнем белье с лампой в одной руке и смятой газетой в другой… ТВОЮ …!!!… Тихая работа кончилась! Мимо моего уха свистит брошенный нож, но ганс, выйдя из ступора, приседает, захлопывая дверь, и с воплем «алярм!» несется по коридору. Изо всех сил дергаю ручку, которая после этого остается у меня в руке. Дверь
Ору, как бешеный: «Ахтунг! Дойче флигенде! Зи зинд унцигельн! Капитулирн!» (Внимание! Немецкие летчики! Вы окружены! Сдавайтесь!)
В ответ – столь привычные русскому уху слова: «Шайзе… швайне… ферфлюхтер…»
Из окна, оглушительно после ночной тишины, бахает выстрел, пуля проходит чуть выше моей головы. Ну, что ж, с дракой вам будет дороже! Скатываемся вместе с Гриней с крыльца в темноту, кричу уже своим: «Огонь!» Слитные выстрелы из темноты несколько охладили пыл немцев. Слышны невнятные вопли на немецком, топот ног и звон разбитого стекла. В одной из комнат из окна вырывается пламя, моментально освещающее все вплоть до мельчайших деталей, которому усиливающийся ветер не дает вырваться наружу. Похоже, там начинается пожар – видны отсветы пламени на стенах. От нас отстреливаются пять человек. Нас они не видят, ориентируются по вспышкам, но и сами для нас оказываются невидимы. Огонь, разгоревшийся в комнате, освещает подступы к зданию достаточно хорошо, штурмовать опасно. Кто-то из казаков неосторожно приподнимается, тут же из флигеля следует два выстрела, мои отвечают, но сквозь звуки боя я сумел расслышать крик боли. Ранили?! Или хуже? До сих пор в группе не было ранений и смерти. И не хочу я черный список открывать! Пусть лучше гансы сгорят в доме, на штурм не полезем! Их мне не жалко! В горящей комнате что-то глухо шипит. Ко мне подползает Михалыч.
– Командир, немцы круговую оборону держат, сзади тоже не подступиться. Что делать будем?
– Ждать будем, пока не поджарятся или не сдадутся. Пошли пару человек на дорогу, если стрельбу услышали, могут приехать посмотреть.
– Уже послал.
Вот за что я люблю Митяева – иногда так мысли читает, любые экстрасенсы отдыхают… Следующая фраза Михалыча была совсем мирной:
– А чем это пахнуло? Сеном? Откуда?
От этой мирной фразы мне вдруг резко поплохело! В горячке боя всякое, конечно, может показаться, но сено? Втягиваю в себя воздух, принюхиваюсь и обливаюсь холодным потом до самых пяток… Порыв ветерка донес еле уловимый запах затхлого, прелого сена! БЛ…!!! Лучше перебдеть, сомневаться потом будем! Срывая голос, ору:
– Всем!!! Бегом на ветер!!! Быстро!!!…
Есть в жизни вещи, которые не стоит подвергать сомнению. Как говаривал в курсантской юности наш курсовой офицер: «Здоровая подозрительность и тяжелая паранойя – суть синонимы!» И в мозгу любого военного человека конца двадцатого века, вбитые накрепко занятиями и тренажами по ЗОМП, при этом запахе вспоминаются несколько строчек из наставления по РХБЗ: «Фосген – бесцветный газ с запахом прелого сена или гнилых фруктов. Обладает удушающим действием. Контакт фосгена с легочной тканью вызывает разрушение альвеол и быстро прогрессирующий отёк лёгких. Антидота не существует».
Рванули навстречу ветру, проскочили метров тридцать, развернулись, рассредоточились. Из пылающего флигеля вываливаются корчащиеся, кашляющие гансы и поспешно отходят, отползают, оттаскивают тех, кто сам не может идти, подальше от пожарища. Казаки подскакивают к ним, отбирают оружие, вяжут тех, кто уже очухался. Вот, в принципе, и конец первой серии. Теперь – серия вторая. Собираю своих. На всех – только один раненый. Одному из казаков (его вскрик я слышал в бою) немецкая пуля раскроила спинные мышцы от шеи почти до поясницы. Крови натекло бы много, но перевязать успели вовремя. Значит, недаром гонял их на базе по оказанию первой медпомощи, в бою все сделали на автопилоте.
Глава 29
Теперь займемся делом. Как когда-то пелось в одной песне, «Первым делом, первым делом самолеты…». Идем смотреть наши трофеи. Аэропланы стоят под натянутыми тентами на границе летного поля. Аккуратные немцы уже успели разгрузить автомобили и отогнать их в сторону. А вот нам теперь их толкать обратно, да и еще запихивать между «птичками». Все, кроме одного грузовика и радиостанции. На грузовике, надеюсь, мы поедем дальше. А в радиофургоне надо будет покопаться на предмет шифров, пусть и самых простеньких.
Казаки на предложение поработать толкачом сначала ворчат секунд десять, но потом соглашаются, что пленных немцев использовать не нужно. По причине того, что если те разбегутся, то ловить их в темноте будет затруднительно. Поэтому германские автомобили при помощи русского мата довольно быстро перемещаются на новую парковку. Затем настает черед бочек с бензином. Одну мы оставили себе в запас на дорогу, остальные пять развезли на специальной тележке с притороченной к ручке помпой для розлива в канистры. Пять бочек на шесть самолетов делится замечательно! Развезли, поставили, с помощью ведер и канистр наполовину опорожнили – облили вражескую технику. Пленных за это время уводят под конвоем за конюшню, пятерых гансов, неспособных идти самостоятельно, тащат под руки их камрады, всех своих отсылаю прятаться туда же. Остаюсь один, отхожу подальше, чтобы не закоптиться, в руках трофейная ракетница. С первого выстрела не получилось, прицеливаемся получше и получаем то, что заказывали. Ослепительно белый шарик ракеты попадает в кузов ближайшего грузовика. Полыхнуло там неслабо, сразу занимаются два самолета, через несколько секунд огонь перекидывается на остальные. Зрелище красивое, но небезопасное – взрывная волна от первой бочки сбивает с ног. Так и поджариться недолго!
Пока убегал, получил еще два толчка в спину. Обернулся, увидел стремительно нарастающую сзади стену огня, стартанул так, что, казалось, связки порвутся. И очень горячо возблагодарил Господа за толику везения, данную мне свыше. Остальное веселье наблюдаю уже из-за стены, пытаясь отдышаться после забега. Вместе со всеми там присутствующими. Правда, эмоции были разными. Немцы настороженно и угрюмо смотрят на два гигантских костра в ночи. Связанные, безоружные, в одном белье, они выглядят жалко и беспомощно. Летчики выделяются среди них закопченными лицами да болтающимися на шее грязно-белыми шарфиками, которыми они пытались прикрыть лица во время пожара. Холуи-егеря графа сидят на земле отдельной кучкой и выглядят не лучше пленных. Ближайшее будущее представляется им не совсем радужным, судя по испуганным взглядам, украдкой бросаемым на штабс-капитана… Зато казаки, их караулившие, смотрят на горящие самолеты с выражением лица художника, только что закончившего свой шедевр. Ко мне подходит Митяев:
– Командир, я в дополнение к дозору на дороге выставил пост. Не помешает. Вдруг кто-нибудь на огонек заскочит.
– Добро, Михалыч. Как там штабс-капитан? Жив?
– Живой, да только в ногах слабый. Он связанный два дня пролежал, ноги и затекли. Мы его водицей помалу отпаиваем. Просил, когда ты освободишься, к нему подойти.
– Ну, если гора не идет к Магомету… Пошли, посмотрим что там за штабс-капитан.
Мы подходим к сараю, возле ворот которого сидит осунувшийся, изможденный человек в грязной и рваной русской форме. На его принадлежность к офицерскому корпусу указывают только френч и кавалерийские галифе. Все остальное отсутствует. На лице, заросшем щетиной, расслабленно-блаженное выражение, глаза полузакрыты. Создается ощущение раненого зверя, который нашел ухоронку, забился туда и наслаждается отдыхом и неподвижностью. Главное – жив, а раны, забытые усилием воли, затянутся, зарастут. Услышав шаги, он поднимает глаза, собирается встать, но я его опережаю, присев рядом.
– Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Разговаривать можете?
– Спасибо, господин подпоручик, говорить могу. Представляюсь: штабс-капитан Волгин Иван Георгиевич, командир партизанского отряда. Честь имею! – Горькая усмешка, более всего напоминающая гримасу боли, кривит его потрескавшиеся губы, на которых показались капли крови. – Бывший командир бывшего отряда…
– Прошу извинить, но об этом поговорим позже… Кто вас так? Точнее, это было сделано по приказу хозяина?
– Эта сволочь натравила свою дворню на меня, когда я спал. Сорвали награды и погоны, отобрали оружие, документы, личные вещи, сняли сапоги… Держали в клети на псарне, кормили скудно, пить почти не давали. – Он скрипит зубами, говорит через силу. – Кнутом отходили, как самого последнего каторжника… Он сам приходил смотреть на это, разглагольствовал о том, как после победы германцев мы им рабами служить будем…