Бесконечная страна
Шрифт:
– Слушай, – сказал Санька, – тебе не кажется, что, прежде чем жрать чужую кашу, неплохо бы дождаться хозяев и спросить разрешения?
– Ага, – ответил ворон. – А если они до утра не вернутся? Или даже до завтрашнего вечера? Что ж теперь, каше пропадать, и нам с ней заодно? – он взлетел, заглянул в чугунок и снова опустился на стол. – Так он же полный, тут на всех хватит. Давай, накладывай, остынет.
Такой вкусной каши Санька в жизни не едал. Пахучая, горячая, рассыпчатая. Сам не заметил, как умял целую миску (нашлось и масло, и соль, и деревянная ложка). Не отставал и Гоша,
– Добавки? – осведомился ворон, подобрав клювом остатки.
Санька заглянул в чугунок. Каши оставалось ещё минимум две трети, но он не знал, на какое количество народа было приготовлено.
– Хватит, – сказал решительно. Потом подумал, зачерпнул из котелка ещё ложку и отправил в рот.
– Эй, – воскликнул Гоша. – Нечестно!
– Держи, так и быть, – ложка снова отправилась в чугунок, а её содержимое – в миску ворона. – Вот теперь точно хватит.
Еду запили водой из баклаги. Накрытый тряпицей чугунок Санька отнёс туда, где взял – в устье печи. Потом нашёл кусок тряпки, прихватил свою и Гошину миски, баклагу, направился к двери.
– Ты куда? – осведомился ворон. – Ночь на дворе. И Неживой лес кругом.
– Посуду надо помыть. А то нехорошо получается – мало, что чужую кашу слопали, так ещё и посуду грязную бросили. И не совсем ещё ночь.
Санька оказался прав – в небе над избушкой остывали остатки дневного света. Его вполне хватило, чтобы помыть миски и долить воды в баклагу.
Он как раз затыкал её деревянной пробкой, когда Гоша, сидящий наверху колодезного журавля, встрепенулся и негромко сообщил:
– Внимание, кто-то идёт.
Санька поднял голову и прислушался. Тихо.
– Мне бояться? – спросил он негромко.
– Не знаю.
Санька оглянулся на избу. В густеющей, уже не вечерней, а ночной темноте, она почти слилась с тёмной массой леса позади неё. Только слабый огонёк масляной плошки с фитилём едва пробивался сквозь мутный бычий пузырь.
– Эй, кто там? – послышался голос в отдалении. – Отзовись, если добрый человек!
Голос был молодой, звонкий. Девичий.
– Мы здесь! – с облегчением крикнул в ответ Санька. – У колодца!
Он вытащил из кармана смартфон, включил, помахал.
– Вижу! – сообщил голос. – Иду на свет! Стой, где стоишь.
Глава четвертая
Я от девочки ушёл, я к бабушке пришёл
Её звали Настя. Полное имя – Анастасия. Совсем девчонка на вид, хотя и постарше Саньки. Лет четырнадцать. И ростом с Саньку. Худенькая, белокурая, с глазами такими пронзительно-голубыми, что смотрел бы в них и смотрел – как в летнее небо где-нибудь в Подмосковье. Она немедленно взвалила на Саньку вязанку хвороста, которую тащила на себе, и он подивился, как эта хрупкая девчонка доперла из леса такую тяжесть. Но вида, конечно, не показал – принёс в избу, свалил хворост у печки.
Цвет её глаз Санька рассмотрел, когда Настя достала с полок, поставила на стол и зажгла ещё две плошки, уселась напротив, подперла щёку кулаком и принялась откровенно разглядывать Саньку и Гошу.
Одета она была в тёмно-синий сарафан поверх серой рубахи с длинными рукавами. При входе в избу Настя переобулась – сменила лапти (самые настоящие, Санька впервые их увидел, но сразу узнал) на войлочные тапочки.
– Значит, Санька и Гоша, – весело повторила она.
– Ага, – подтвердил Санька и неожиданно понял, что улыбается до ушей невесть чему. Постарался придать лицу серьёзное деловое выражение, но губы так и норовили снова расползтись в улыбку.
– Куда путь держите, Санька и Гоша?
– Мне нужно найти маму, – ответил Санька, и улыбка исчезла с его лица сама собой. – И отвести её к источнику жизни.
– Ого. Ну-ка, погоди… – она взяла плошку, подняла, всматриваясь в Саньку. – Вот как, значит. Тебя Хозяйка отметила.
– Отметила, – подтвердил Санька.
– Круто, – она опустила плошку на стол. – Судя по вымытым мискам, кашу вы нашли?
– Это было нетрудно, – сказал Гоша.
Настя легко соскочила с табуретки, достала из печи чугунок, наложила себе в миску каши, плеснула масла, размешала, попробовала:
– М-мм, вкусно. Но соли маловато. Ух, какая я голодная… – она неожиданно громко цыкнула зубом, хмыкнула, снова уселась за стол, придвинула солонку.
– Извини, что без спроса, – сказал Санька.
– Да не парься ты, – она обожгла Саньку взглядом и тут же опустила глаза. – Я не в обиде.
Настя, не торопясь, ела. Санька сидел напротив и старательно разглядывал горницу. Хотя на самом деле ему неотрывно хотелось разглядывать Настю. Время от времени их глаза, будто бы случайно, встречались, и тогда Санька чувствовал себя так, словно он летит на санках по крутому снежному спуску, и нет у этого спуска ни начала, ни конца.
– Ты бы растопил печку, что ли, – сказала Настя примерно после шестой ложки. – Чаю попьём. Хочешь чаю?
– Хочу, – признался Санька.
– Вот и растопи. Хворост – на растопку, а дрова в клети возьми.
– Ага, я видел.
Санька в жизни не имел дело с русской печью, но справился, пожертвовав на розжиг половинкой листа формата А-4. Вскоре в печи гудел огонь, и по горнице поползло тепло. Своевременно, с учётом того, что после наступления ночи снаружи похолодало. Не так, чтобы замёрзнуть до костей, но ощутимо.
– Молодец, – похвалила Настя, одним взглядом оценив Санькины старания. – Только вон ту заслонку наверху чуток задвинь. Ага, правильно. Осталось за водой сходить.
Санька принёс от колодца воды в ведре. Налил в медный чайник, поставил чайник на печь. Ему нравилось помогать Насте, нравилось делать всю эту простую работу. И дело было не в том, что таким образом он словно бы расплачивался за съеденную кашу и предстоящий ночлег (Санька не сомневался, что они с Гошей останутся тут ночевать – ворон так и вовсе уже спал, найдя себе удобное место на одной из полок). Вернее, не только в этом. Просто он чувствовал, что Насте его помощь приятна. И поэтому готов был помогать снова и снова. Печку растопить, воду принести… Пока Санька всё это делал, она улыбнулась ему целых три раза! Три бесценные улыбки за сущие пустяки. Смешно говорить. Что ещё нужно сделать, может, починить тын? Жаль, темно уже, а то взялся бы прямо сейчас.