Бесконечное лето: Не чужие
Шрифт:
— Что скажешь, комсомолец? — Алиса чуть поднажала на руки, что-то захрустело, парень — тот самый лохматый, который просил огоньку — заскулил, противно и без слов, на одной ноте. — Как насчет суицида? Военное время, никто ничего не докажет, да и стараться не будет — кому охота связываться со специнститутом номер восемьдесят четыре Министерства оборонной промышленности СССР? Как считаешь?
Не думаю, чтобы парень считал хоть что-нибудь — глаза у него уже начали закатываться.
— Алис, дети смотрят, —
— Дети… детям оно, конечно, не нужно, — она тоже привстала, тяжело дыша и отдуваясь. — Но посмотри, Сашок, какие славные ребята выросли, а? Пока мы пуляли в тряпок из сорокамиллиметровых автоматических пушек и гоняли их по небу плазменными орудиями, выросла достойная смена. Считаю, есть смысл отрезать им по пол-ноги, да запихнуть в капсулы наших укрепрайонов — такой энтузиазм вижу в их глазах! А мы тем временем сможем отправиться на все четыре стороны. На заслуженный отдых, в пионерлагерь!
— Остынь, Двачевская, — посоветовал я, ухватив ее за здоровую руку и оттягивая прочь. Рука была сухая и горячая, и, кажется, била электричеством. — Несмотря на острое желание отгрызть парням носы и откусить ухо, боюсь, нам придется оставить этот случай без заслуженной кары. Попинали — и хватит.
— Слышали, мрази? — мрачно поинтересовалась рыжая у лежащих. — Свезло вам, что вот этот вот заморыш не добрался никому из вас до горла, а то на вас портной Соломон Моисеевич с улицы Авалиани уже шил бы деревянный макинтош, а в частных домах на Зеленом Яру играла бы музыка. Но вы бы ее не услышали! Так что благодарите всех богов, которых знаете, пупсики! Некогда нам с вами возиться. Славя, уводи юного Манфредини, что-то он уже совсем обезумел, вот и пена изо рта пошла. Покедова, жертвы аборта!
И меня увели. Причем Славя, полное впечатление, изо всех сил старалась при этом не расхохотаться.
— Кстати, — сказала она несколько минут спустя. В синих глазах вспыхивали и гасли странные озорные огоньки. — Мне вот интересно, выражение «на все четыре стороны» — оно откуда взялось? Из-за четырех сторон света, или тут что-то более глубокое?
Мы добрались до кольца с Глиссерной и повернули вверх. Впереди и справа упрямым гранитным силуэтом возвышался памятник Железному Феликсу, постоянное место сборищ велосипедистов и прочих скейтеров.
— Это из Библии, — быстро сказал я. — Земля тогда, с точки зрения авторов, была квадратной. Четыре угла, значит, и четыре стороны.
— Кому ж еще это знать, как ни тебе, Санек, — хмыкнула Алиса. — Про авторов Библии, я имею в виду. С эдаким-то шнобелем.
— Этот нос, — поучительно сказал я, — на семерых рос. А достался одному. И мозг, кстати, тоже. И еще кое-что. Так я продолжу: Откровения Иоанна Богослова, глава седьмая, стих первый: «И после сего видел я четырех ангелов, стоящих на четырех углах земли».
— Из того, что на четырех углах сидели ангелы, не следует, что их было ровно
— Ну, ладно, — согласился я. — Пускай на четырех из шестнадцати углов плоской Земли сидели ангелы. А на остальных, наверно, в это время творилась какая-то херня!
— Вот это, кстати, уже больше похоже на правду, — Алиса довольно фыркнула и достала новую сигарету. Высаженные вокруг памятника ели высились справа хмурыми черными конусами, игольчатые верхушки царапали низкие облака. Нога болела все сильнее, поднимая тупую, медленную боль до самого бедра. Экий я молодец, собрался в поход, а самого главного с собой не взял — ни промедола, ни кодеина. Понадеялся на авось, и еще на соседство двух прекрасных девчонок, которых злая боль, видимо, должна была убояться и убежать. Но не убежала, почему-то.
А без обезболивающего наша жизнь к употреблению была теперь категорически непригодна.
— Черт возьми, зажигалка сдохла! — Алиса метким броском отправила пластиковую турецкую поделку в ближайшую урну. — Во время нашей дружеской беседы со стражами порядка, наверное. Санек, будь другом, достань коробок, у меня в заднем кармане джинсов, ладно, я знаю, ты стесняешься… Дьявол, и этот пустой. Ни у кого нет огоньку? Что за люди, днем огня у них не допросишься, дикари!
Она метнулась к группке закутанных в дутые болоньевые куртки парней и девчонок — наших ровесников, должно быть. Да, верно, тут же еще и кампус рядом, три университета рядом… Боги и йотуны, до чего же давно все это тянется, и та, другая жизнь — ее словно бы тоже не было, а ведь я ей жил, ей одной, и единственное, что меня тогда волновало, были серые глаза одноклассницы…
— Так грустно, — Славя роняла негромкие слова, словно градусник — капли быстрого серебра. Они были блестящими и скользкими, и испарялись со струйками ядовитого пара — я совсем их не понимал.
— Почему?
Славя повернулась ко мне — своим идеальным, словно карандашом по плотной бумаге нарисованным, профилем, своей нетронутой ранением стороной.
— Вас же тянет друг к другу, сильно, явно, зримо. А настоящая любовь всегда печальна. Чем, по-твоему, она может закончиться?
— Свадьбой? — я через силу ухмыльнулся. Картина нашей с Алиской свадьбы, где я был бы в неизменной черной футболке, а она — в чем-то воздушной и белом, с длинными перчатками по локоть, скрывающими протез, выглядела дико. И немного смешно — как любая сказка, которую читаешь во взрослом возрасте.
— Свадьбы — для осторожных… А любовь — словно болезнь, понижает иммунитет, изматывает тебя всего, заставляет забыть об осторожности. А что делают те, кто о ней забыл? Совершают глупости, лезут на рожон, и, в конце концов, рано или поздно…
— Погибают. Как это верно сказал поэт, so some of him lived, but the most of him died…**
— Да. — ее глаза были глубоки и печальны. — Внутри или снаружи. Но погибают.