Бескрылые птицы
Шрифт:
Напрасно она умоляла и кричала от отчаяния: стены были непроницаемы, никто не услышал ее криков. Пурвмикель оказался сильнее ее.
Потом он упал на колени, гладил руки Лаумы и умолял простить его:
— Прости… не сердись… я не мог иначе… Милая Лаума… пойми же меня… Я сам жалею о случившемся…
Он заплакал, уткнувшись головой в колени девушки.
Бесчувственно смотрела Лаума на мужчину, рыдавшего у ее ног. Она молчала. Казалось, она даже перестала дышать, грудь ее словно окаменела под тонкой тканью. Она не чувствовала боли, не в силах была думать, не могла понять и возненавидеть человека, унизившего ее,
— Прости, не сердись, я жалею об этом…
Не говоря ни слова, она оттолкнула его и вышла. В квартире воцарилась гнетущая тишина. Полчаса спустя Пурвмикель ушел в министерство, и Лаума заперла за ним дверь; они избегали глядеть друг на друга. Только оставшись одна, Лаума дала волю слезам. Она забыла вытереть пыль, полить олеандр, выколотить ковры. Ей все было безразлично. Теперь уже никто не мог еще более унизить ее…
По покрасневшим глазам и подавленному настроению Лаумы Милия сразу догадалась, что за время ее отсутствия что-то произошло. Но судить о том, удался ли ее остроумный план, она не могла, не увидев мужа. Как только он явился домой, Милия дала ему почувствовать, что наблюдает за ним. Пурвмикель, и так уже терзаемый угрызениями совести, окончательно смутился под ее настойчивым, пытливым взглядом. Виноватый и жалкий сидел он за столом, не в силах проглотить ни куска. Лаума накрыла на стол, подала обед и поспешила уйти. Пока она находилась в столовой, Пурвмикель не знал, куда глаза девать, презирал себя за слабоволие и низменные чувства, думал о том, как несчастна Милия и каким он стал негодяем.
План Милии удался, она могла торжествовать! Вечером она заявила, что профессор признал ее вполне здоровой.
Прошла неделя. Пурвмикель успел уже забыть о недавних мучениях. Он приходил на службу свежий, в хорошем настроении. Сослуживцы удивлялись внезапной перемене. Только дома его блаженное настроение снова и снова омрачалось маленьким облачком: это была Лаума.
Еще более тихая и замкнутая, чем раньше, девушка открывала ему дверь. Она ни одним словом не напоминала о случившемся, ничего не требовала, но одно ее молчаливое присутствие стало вечным укором.
Пурвмикель чувствовал себя неловко. Он сознавал свою вину перед Лаумой, он охотно бы заплатил ей, как вполне порядочный буржуа.
Однажды, пользуясь отсутствием Милии, он вошел к Лауме в кухню. Девушка, вероятно, решила, что у него опять какие-то дурные намерения, и встретила его гневно сверкающими глазами. Он поспешил ее успокоить:
— Не бойся, я просто так. Видишь ли, у тебя, возможно, в связи с этим (он покраснел) будут расходы. Чтобы тебе не тратить свои деньги…
Он протянул Лауме пачку кредиток.
На мгновение девушка точно оцепенела. Пораженная и растерянная, она глядела на протянутую ей тонкую руку с шуршащими кредитками… Потом поняла. Она застонала и разрыдалась.
— Ну, ну, зачем же так…
Пурвмикель слегка прикоснулся к ее плечу.
Она гадливо стряхнула его руку.
— Уходите прочь!.. Уходите… вы… вы… — она не могла договорить, голос ее прервали рыдания. Значит, ее считали продажной!
Пурвмикелю было неловко, но он оставался хладнокровным. Его только беспокоила мысль о том, что произойдет, если их застанет Милия, и он спешил сказать все, что считал нужным:
— Не думай так дурно. Я не хочу, чтобы ты из-за меня страдала. Поверь, я эти деньги…
— Уйдите… подлец! — крикнула Лаума. — Не мучайте меня. Что вам еще нужно от меня? — И она оттолкнула его с такой силой, какой от нее совсем нельзя было ожидать. Смущенный и в то же время задетый тем, что его собственная прислуга осмеливается его толкать, Пурвмикель попятился к дверям. Деньги он все еще продолжал держать в руке.
— Да, но как же ты думаешь? — бормотал он. — Так ведь не может продолжаться. Мы должны договориться. Ты думаешь, мне приятно, что ты меня ненавидишь?
— А вы думаете купить этими бумажками мое расположение? Эх вы, жалкий человек!
— Чего же ты хочешь? — крикнул Пурвмикель.
Пожав плечами, он ушел в кабинет.
Вскоре новые заботы заставили Пурвмикеля забыть тяжелую историю с Лаумой: однажды он вдруг почувствовал непривычную резкую боль, — он заразился! Деньги, отвергнутые Лаумой, очень пригодились ему самому: по секрету от Милии он начал посещать врача.
По секрету от Милии? Она смеялась над своим мужем и его неловкими увертками. О болезни Пурвмикеля она узнала раньше, чем он, так как все симптомы ей были известны куда лучше.
— Ну, птенчик, попался! Посмотрим, что ты теперь запоешь!..
Прошло несколько дней. Был вечер. Дул теплый весенний ветер, и временами моросил мелкий дождь. На улицах стояли лужи.
Втянув голову в воротник, Пурвмикель возвращался домой; он только что был у врача. Подавленный и грустный, он обдумывал свое позорное положение.
«Какая змея!.. — вспомнил он Лауму. — Больная тварь, а разыгрывает из себя оскорбленную невинность!..»
Он в бессильной злобе скрипел зубами и сжимал кулаки. С каким удовольствием он прогнал бы эту испорченную девчонку, заразившую его дурной болезнью! Но только как это сделать? Под каким предлогом? И будет ли она молчать?
«Проклятая! Создать ей невыносимую жизнь, завалить непосильной работой, изменить обращение с ней? Но тогда она заговорит, и все откроется. Подлое создание, почему именно она оказалась тогда под рукой?»
Он сердито позвонил у своей двери. Опять она! И какой овечкой притворяется!.. Не сказав ни слова, он прошел мимо Лаумы, снял пальто и, не взглянув на девушку, бросил его ей, затем вошел в комнату.
Откуда-то доносились странные звуки, похожие на кошачье мяуканье. Пурвмикель остановился, прислушался. Звуки неслись из будуара Милии. У нее кто-то есть? Его охватили смутные подозрения.
«Не будь смешным…» — успокаивал он себя, но тут же, затаив дыхание, на цыпочках приблизился к дверям будуара. Все стихло. Сердце Пурвмикеля билось как птица в клетке. Прошло несколько мучительных мгновений… затем в комнате что-то упало, и дверь распахнулась так неожиданно, с такой силой, что Пурвмикель не успел отскочить от замочной скважины. Покраснев, он пытался улыбнуться, но, взглянув на лицо Милии, побледнел.
Впившись в него сверкающим от ненависти, полным глубокого презрения взглядом, крепко сжав губы, стояла она перед ним как воплощенный упрек.