Бескрылые
Шрифт:
— Где зажаренная? — хмыкнул он обиженно. — Ни спичек, ни огнива каменщики-масоны прихватить с собой не удосужились.
— Положи руку на песок, — улыбнулся я. — Лучше сковороды.
— Вот-вот, — буркнул мой скептически настроенный товарищ. — Поэтому наш мир таков.
— Ты о чем? — удивился я, пытаясь следовать его логике.
— Города, империи, цивилизации разваливались, не просуществовав сколь-нибудь значительных сроков, исключительно по причине такого вот подхода к их сотворению. — Рем, сидевший в тени ивы, коснулся ладонью песка и тут же
— Будь у сынов Израилевых спички… — расхохотался я, на что Рем прищурившись, заметил:
— Зря ерничаешь. Моисей повел людей в пустыню без всего, с одной верой, и к чему это привело.
— Он спасал свой народ. — Я приподнялся на локте. — У него не было времени, вера — единственная его наличность.
— Именно, — с горящими глазами согласился Рем, большой любитель поспорить. — Вера была только у него, остальные верили не Богу, а ему. Он — обманщик.
— Бог дал им все, еду, спасение, заповеди, — я, незаметно для себя, включился в дискуссию. — Где ты видишь обман?
— Моисей не знал наверняка, что так будет, он не имел спичек или огнива. — Рем бросил колючий взгляд на меня. — Как и ты не мог знать, нагреет ли сегодня солнце песок, зажарить щуку, которая, кстати, ушла бы без него на глубину.
«У компаньона с логикой лады», — решил я, вытаскивая из воды ноги, измученные острыми губами мальков и двумя жирными пиявками, даже на солнце не желавшими оставить меня в покое, а он и не думал униматься:
— И да, кстати, насчет остроги?
— А что не так с ней? — Я наконец оторвал непрошеных гостей от лодыжек и с отвращением бросил в реку черных прилипал.
— Инструмент сложный, как думаешь изготавливать его? Хотя постой, догадаюсь сам. — Рем сжал губы и прищурился. — Ты прихватил с собой отцовский охотничий нож. Нет? Тогда стянул у безутешной матушки маникюрные ножницы. Снова мимо? Может быть, наточенный до остроты скальпеля ноготь на левом мизинце? Не то? Остается последнее предположение, рояль в кустах, например, давеча ты обнаружил утерянный в здешних краях королем Артуром Экскалибур.
Видимо, посчитав шутку не просто удачной, а почти гениальной, Рем затрясся от своего специфического хохота, этакой смесью повизгивания и похрюкивания вперемешку со звонкой икотой.
Я сразу же припомнил наше знакомство, ведь именно эта отвратительная манера выражать свою радость подружила нас. Дело было так: мне достались по наследству шорты старшего брата, вещь ношеная, протертая до дыр, да еще на два размера больше. Отец, всунув мое безвольно болтающееся тело в этот сомнительного вида наряд, скептически заметил:
— Выглядит стильно, винтажно и… — Здесь он на секунду задумался, едва сдерживая смех. — И комфортно.
В качестве обеспечения заявленного удобства через мои плечи были переброшены крест-накрест две веревки, подцепленные к «мешкообразному кокону», в качестве подтяжек и выдано короткое резюме:
— Носи с гордостью.
В отчем доме имелось единственное, небольшое зеркальце, где папаша мог рассмотреть часть своей щетины, когда решал, что пришла пора побриться, и то на недосягаемой для меня высоте. Именно это обстоятельство позволило мне отправиться на променад в подобном наряде, может, и не с гордым видом, но безо всякого смущения. Первым встречным оказался соседский мальчишка, мой ровесник, противный малый, коего недолюбливала вся улица за чрезмерную язвительность и удивительную меткость при стрельбе из рогатки. Завидев меня, он остановился и, подбоченившись, с ухмылочкой сказал:
— Наложил в штаны и боишься показаться маменьке?
Его грязный палец с обгрызенным ногтем указал на мой обвисший зад.
— Так и будешь ходить, пока само не высохнет.
После чего распахнул рот, полный кривых молочных зубов, и разразился своим омерзительным «хрюканьем».
Я, как воспитанный человек, ожидал окончания его истерики, дабы объяснить наглецу ошибочное им восприятие мира, но тот, истинный поганец, набирал воздуха в легкие снова и снова, вызывая у себя приступы смеха и продлевая мои внутренние мучения.
Терпения и воспитания хватило на пару минут, я с разворота всунул ему в рот свой кулак, мы подрались, но после подсчета потерянных зубов (оказалось поровну на двоих) подружились, надолго.
— Насчет рояля угадал, — начал я миролюбиво. — Взгляни наверх, прямо над тобой молния срезала ветку под нужным углом. Острога приготовлена нам самим провидением, я заметил ее утром, пока ты спал.
— Ты просто как Моисей, брат Ромул, — воскликнул довольный Рем, поднимаясь на ноги. — Вера дала ему спасение, а тебе острогу. Полезай на плечи, достанем ее, я голоден.
Я так и не понял, сказано это было смехом или серьезно, но взобравшись на холку другу, я взмыл вверх и, отмерив необходимую длину, сломал ветку. Хруст рвущихся волокон над головой наложился на звук всплеска в воде. Мы оба опустили глаза, и Рем от неожиданности дернулся так сильно, что я не удержался на его плечах и вместе с ценной острогой полетел навстречу с песчаной полоской, услужливо предоставленной мне для мягкой посадки Матушкой Землей.
Чистый, звонкий, заливистый смех очаровательного, ослепительной красоты, можно было бы сказать, небесного существа, если бы не чешуйчатый рыбий хвост, примирил нас с последствиями такого конфуза. Рем застыл под ивой, не смея оторвать взгляда от удивительного зрелища, а я, отплевываясь песком, забившим нос и рот, горько сожалел о столь неприглядном кульбите, в котором мне невольно пришлось исполнить главную роль.
Она, лучезарная и… великолепная, перестала смеяться, первым из нас «очнулся» пройдоха Рем.
— Кто ты?
«Деревенщина, — подумал я, — разве так обращаются к царицам, к Венерам, к Богиням».
— Можете сами назвать меня, — прозвучал мелодичный голос.
— Рыба, — выдохнул Рем (точно, деревенщина).
— Дева, — прошептал я почтительно.
— Мне нравится, — согласилась она. — Буду Дева-Рыба.
— А может быть и по-другому? — Рем, по обыкновению, вцепился в тему, как клещ.